Восемь бусин на тонкой ниточке
Шрифт:
И Борис выразительно харкнул на траву.
Теперь у Маши не осталось сомнений в том, чего хочет Борис Ярошкевич. Он хотел драки. Ни Гена Коровкин, ни Иннокентий не были достойными противниками: избей он их – и Марфа могла бы выгнать его. Но тяжеловес Матвей, тренированный, мощный, был как раз тем человеком, на ком Борис мог сорвать злобу. К тому же Матвей мешал ему разобраться с Машей, и этим окончательно вывел Ярошкевича из себя.
«Просто замечательно, – с тоской подумала Маша. – Как я удачно приехала: к семейным разборкам с применением физической
Но Матвей Олейников вместо того, чтобы оскорбиться, только покачал головой.
– Ты меня удивляешь, Боря.
– Это чем же? – радостно осклабился Ярошкевич, у которого руки чесались врезать Олейникову. Он ждал только повода.
– Как тебе известно, у приматов наибольшей импульсивностью и агрессивностью обладают особи, стоящие в самом низу социальной иерархии. А ты давно уже не там. Или там?
Лицо Бориса озадаченно вытянулось.
– В общем, ты подумай пока, – мягко предложил Матвей. – Определись со статусом. А мы пойдем.
Он открыл дверь перед Машей:
– Ого, блинами пахнет!
Изнутри и впрямь доносился густой блинный дух. За накрытым столом уже сидели Лена с Геннадием, Анциферов со своей Нютой и Ева, сменившая халат на спортивный костюм.
Из кухни выплыла Марфа Степановна, неся на блюде гору блинов.
– Это Лена напекла, – объявила старуха. – Я-то с утра совсем закрутилась без помощников.
И многозначительным взглядом обвела племянников.
Намек поняли: все вразнобой высказались в том смысле, что готовы предложить тетушке любую помощь. Дальше всех пошел Иннокентий, пообещав сделать все, что Марфа ни пожелает.
– И туалеты будете чистить? – невинно спросила Ева.
– Господу любая работа угодна, – веско уронил Анциферов. – Если тетя сочтет нужным, то и туалеты почищу. Ничего зазорного в таком труде нет.
Наградой Иннокентию был милостивый взгляд Марфы Степановны.
– Молодец, Кешенька, – ласково сказала она. – Трудолюбив ты, значит. Это хорошо.
– Мы все здесь трудолюбивы, – хохотнул Борис. – На словах-то уж точно.
– Что такое? – взъерошился Анциферов. – На что ты намекаешь?
– На то, что у тети Марфы в доме канализация. Так что чистка выгребной ямы тебе, Кеша, не грозит. Кстати, давно ли ты стал религиозным? Господа поминаешь к месту и не к месту. Что-то раньше я не замечал в тебе такого рвения.
– А много ли ты, Борь, замечаешь? – вдруг вступил в разговор Гена Коровкин. – Мы с тобой виделись последний раз десять лет назад. А с Иннокентием ты когда встречался?
– Всего две недели прошло, – ухмыльнулся Борис.
– Не забудьте сказать, что вы случайно встретились на выставке, – тихо заметила Нюта. – И если бы Кеша вас не окликнул, прошли бы мимо.
Борис так удивился тому, что молчаливая Нюта заговорила, что даже не нашелся, что возразить.
– Давайте есть блины, – дипломатично предложила Лена. – Они быстро стынут.
Но на ее призыв отреагировали только Маша и Матвей. Остальные бросали друг на друга враждебные взгляды, и было понятно, что ссора – лишь вопрос времени.
– Странно,
– Интересно, почему? – Гена с преувеличенной задумчивостью почесал в затылке. – Может быть, потому, что при нашей последней встрече ты дал понять, что не хочешь общаться с неудачником? Как ты выразился… С лузером! Мы ведь все для тебя лузеры.
– Положим, не все, – подала голос Ева. – Говорите, Геннадий, только за себя.
– Грех гордыни – страшный грех, – глядя в пространство, произнесла Марфа, ни к кому конкретно не обращаясь.
Но Ярошкевич отлично понял, что его акции падают. Маша не могла не отдать ему должное: он быстро перестроился и вместо обороны перешел в нападение.
– Злопамятный ты, Гена, – посетовал он. – Столько лет прошло, а все тешишься обидой.
Хозяйка вздохнула.
– Злопамятным быть тоже негоже, – поведала она. – Кто зло в себе хранит, тот и в мир его несет, к людям.
Ярошкевич бросил торжествующий взгляд на притихшего Коровкина.
«А ведь Марфа уже начала свой отбор, – подумала Маша, наблюдая за старухой. – Смотрит, кто как себя проявит, понемногу подливает масла в огонь. Все они разыгрывают перед ней роли, пытаются казаться лучше, чем есть, а заодно выставляют друг друга в неприглядном свете. Но она тоже играет».
В следующую секунду Олейникова мелко перекрестила плошку со сметаной, и Маша усомнилась в своей правоте. Нет, не играет и не притворяется. Пожалуй, немного провоцирует, чтобы каждый раскрылся ярче.
И у нее это получается.
Марфа свернула блинчик, обмакнула его в сметану и откусила с сокрушенным видом.
– У каждого свои недостатки, – пробормотала старуха, будто говоря сама с собой. – У кого больше, у кого меньше… Не в них дело. Любой недостаток можно исправить. А вот те достоинства, что есть, увеличить нельзя. Не прибавляются они, вот в чем дело. Нельзя стать умнее, добрее или вдруг обрести способности к счетоводству или учительству. Только притвориться можно.
Все притихли. Бормоча, Марфа наклоняла голову то вправо, то влево. Сначала слегка, потом все сильнее и сильнее, словно разминала шею. Черные глаза устремлены перед собой, в руке зажат надкушенный блин… «Все-таки она не в себе», – ужаснулась Маша, не замечая, что меняет мнение об Олейниковой уже третий раз за последние пять минут.
Но судя по лицам родственников, большинство из них думало о том же. Марфа не в себе. Да и какой человек в своем уме откажется от состояния, доставшегося в наследство?
– Так что я, голубчики мои, буду смотреть на ваши достоинства, – важно закончила Олейникова и медленно выпрямила голову. – Все бумаги для передачи имущества подготовлены, с нотариусом дела обговорены. Даже справка у меня медицинская есть, что я нормальная. Как это… дееспособная!
Маша дала бы голову на отсечение, что минимум трое из собравшихся подумали, что грош цена этой справке.