Восемь бусин на тонкой ниточке
Шрифт:
Маша переоделась в зеленый сарафан, который, она знала, ей очень шел. И чувствовала себя замечательно. Но лишь до тех пор, пока к ним не присоединилась Ева Освальд.
Ева выбрала для прогулки шорты пикантной длины и топик размером с варежку. Идти на речку ее уговорил Олейников, и теперь они шагали вместе и смеялись над чем-то. Маша шла рядом с Леной, величаво плывшей среди полей, словно корабль, и не могла отделаться от мысли, что они интересная пара – Матвей и Ева.
Эта мысль вносила досадную нотку, диссонирующую с прекрасным летним днем и дорогой
Ярошкевич составил компанию Марфе и вынужден был всю дорогу слушать ее рассуждения о душе. Тетушке поддакивал Иннокентий, а Нюта семенила рядом с ним, держа супруга под локоть, и соглашалась с каждым его словом.
Гена хотел остаться дома, но и его Матвей уговорил идти с ними. Соблазнял белым прибрежным песком, прохладной водой, что мигом излечит все ожоги, и в конце концов уломал. В сарае Гена нашел велосипед и, с разрешения Марфы, поехал на нем. Теперь он радостно дзенькал велосипедным звонком, и растревоженные пичужки вспархивали перед ним из травы.
Они вышли на невысокий обрыв, под которым текла река, темная, поблескивающая, как шкура ужа. На другом берегу тонкие, спутанные ветки ивы тянулись к воде. Маша разглядела мучительно выгнувшиеся стволы, корни, выступавшие из земли, словно узловатые вены… Жутковато выглядел тот берег, даже сейчас, при солнечном свете.
– Вода-а!
Коровкин вприпрыжку помчался к реке, бросив велосипед на траву: маленький, узкоплечий, как кузнечик. За ним, на ходу сбрасывая рубашку, рванул Борис. Шумный всплеск двух тел, одновременно плюхнувшихся в воду, нарушил речную тишину. Берег огласился воплями, хохотом, звонкими ударами по воде.
Марфа Степановна со всеми удобствами устроилась в теньке на подстилке. Заботливый Иннокентий подсунул ей под спину надувную подушку и почтительно снял с тетушки шлепанцы.
Матвей не обманул: песок здесь и впрямь был белым, мелким, как манная крупа, и теплым. Маша с наслаждением погрузила в него босые ступни. Раздеваться было неловко, а особенно не хотелось предъявлять зрителям бледное до синевы тело рядом с загорелой Евой, уже вышагивавшей в бикини по краю реки. Лена Коровкина разделась без всякого стеснения, открыв монументальные формы, стянутые купальником. Нюта уселась возле Марфы, сбросив с плеч лямочки платья.
Даже Иннокентий, стыдливо отбежав за кустик, вскоре выбросил оттуда рубашку и штаны и явился сам во всей прелести немолодого худосочного мужчины, ведущего сидячий образ жизни. Осторожно обходя спрятавшиеся в песке камни, Анциферов пошел бродить по бережку.
Борис, плещущийся тюленем возле берега, сверкал крепким, бугристым телом.
«Ничего не попишешь», – вздохнула Маша, тщетно пытаясь побороть стеснительность.
Чтобы не продлевать неловкий момент, она быстро стянула сарафан, выпрямилась во весь рост и легко побежала к реке.
Прыжок – и вода приняла ее разгоряченное тело.
– Как там, не холодно? – крикнула с берега Нюта.
Но Маша ее не услышала. Перевернувшись на спину, она плыла, и верхушки деревьев плыли
Наконец до нее донеслись крики. Успенская приподняла голову.
– Там омут! – кричал Гена Коровкин и показывал на противоположный берег. До него оставалось метров тридцать, не больше. – И течение!
– Осторожно! – вторила ему Марфа, приставив ладонь козырьком ко лбу и взволнованно высматривая в воде рыжую голову.
Маша плавала как выдра, но ей не хотелось пугать ни Коровкина, ни тетушку. Нырнув, она повернула обратно.
Волосы отяжелели от воды, и вскоре Маша почувствовала, что шпильки больше не могут удержать намокшую гриву. Одна шпилька вывалилась и пошла ко дну, за ней вторая, третья… Маша плыла, а за ней колыхались полураспущенные косы.
Когда она вышла на берег, на ходу отжимая и расплетая пряди, чтобы скорее просохли, ее встретило молчание. Маша, занятая сушкой, не сразу заметила подозрительную тишину. Она тряхнула головой, чувствуя, как волна волос холодит спину. И только тогда осознала, что все смотрят на нее.
Тишину нарушил Коровкин.
– Офигеть, – с каким-то детским удовольствием сказал он. – Слушайте, вас надо занести в книгу рекордов Гиннеса.
– Точно! – поддержала Нюта. – Зачем ты их прячешь?
Маша непонимающе оглядела родственников.
– Волосы! – объяснила Нюта. – Они такие длинные и красивые.
Только теперь Маша осознала, что никто из них еще не видел ее с распущенными волосами. Да, наверное, эта копна, даже намокшая, производила впечатление.
– Я давно отращиваю, – пробормотала Успенская, смутившись от всеобщего внимания, и поторопилась спрятаться за Марфой.
– Давайте устроим соревнование! – громко предложила Ева. – Кто быстрее доплывет до того берега и обратно, тот получит приз!
Маша бросила на нее благодарный взгляд, признательная за то, что Ева переключила внимание на себя. Она не догадывалась, что это было сделано вовсе не из лучших побуждений. Еве Освальд крайне не понравился этот «выход русалки» и то, что за ним последовало.
Ева знала, что центр мужского внимания в любой компании может быть только один, и это она сама. Компания родственников не была исключением. Ни прелестная белокожая дурочка Нюта, ни флегматичная толстуха Лена не могли составить ей конкуренцию – об этом и думать смешно!
Но появление Успенской заставило Еву напрячься. В приезжей все было немного слишком: слишком большие глаза на заостренном лице, слишком рыжие волосы, слишком белая, чуть не до прозрачности, кожа, слишком длинные беспокойные пальцы. И эта ее странная несовременная прическа очень сочеталась с такой же несовременной профессией. Флейтистка… Господи ты боже мой, да кого сейчас интересует флейта?!
Новая родственница держалась дружелюбно, явно заинтересованная тем, что происходит в доме Марфы. Ева то и дело ловила на себе взгляд карих глаз. Оттенок их был какой-то странный – то ли с рыжиной, то ли с желтизной. А губы тонкие, хотя последние пять лет тонкие губы не носят.