Восемь бусин на тонкой ниточке

Михалкова Елена Ивановна

Освальд повернул к нему покрасневшее лицо.

– Я не могу, Матвей! Ты понимаешь, что это будет значить для них? Что я знал о ее беременности, но не сказал им. Для них я навсегда останусь косвенным виновником ее смерти!

– А если не скажешь, они будут жить с мыслью, что их дочь покончила с собой. Ты понимаешь, что твои показания могут быть основанием для возбуждения уголовного дела? Ты не смог узнать, с кем она встречалась, но если начнется расследование, на этого человека рано или поздно выйдут. Даша не шпионка, она обычная влюбленная девушка.

Может найтись тот, кто видел их вместе… Марк, это шанс.

В комнате стало тихо. Наконец Освальд вытер глаза и кивнул:

– Да. Ты прав, конечно. Надо было раньше с тобой поговорить, до похорон. У меня в голове все как будто сдвинулось после Дашиной смерти, я совсем перестал соображать. А ты поставил мысли на место. Спасибо, Матвей.

Олейников с состраданием посмотрел на друга, который оплакивал дочь друзей и не стыдился своих слез.

– Мне очень жаль, Марк. Очень жаль.

Освальд благодарно дотронулся до его руки и поднялся. На секунду перед Олейниковым возник прежний Марк – немногословный, спокойный, добрый гигант, которого почти невозможно вывести из себя.

– Скоро ужин, – почти нормальным голосом напомнил он. – Пора поздравлять тетушку.

Он пошел к выходу из чуланчика, но в последний момент обернулся. Очень светлые голубые глаза блеснули в полумраке.

– Спасибо, Матвей. Не знаю, что бы я делал без тебя.

На следующий день река вынесла к левому берегу тело Марка Освальда.

…………………………………………………

Маша не перебивала рассказ Матвея ни одним вопросом. Но когда он замолчал, она осторожно заметила:

– Я все равно пока не понимаю, на чем основано предположение об убийстве.

– Потому что я не закончил, – сказал Олейников. – Как я уже сказал, мы с Марком не виделись после ужина. Я закрылся в комнате, но у меня из головы не выходил его рассказ, и я пошел на улицу проветриться. Очевидно, мы с ним разминулись совсем немного: когда он отправился на реку, я бродил где-то неподалеку. Надо сказать, дом тогда выглядел совершенно по-другому и был значительно меньше.

– Только эта стена осталась на прежнем месте, – уточнила Марфа. – Не захотела я вырубать сирень и бузину, пожалела. Утеплили ее, но больше ничего переделывать не стали. Даже окно осталось там же, где и было. Как же иначе – здесь всю жизнь по весне цветут кусты!

– Марфа, давай о реконструкции потом… – попросил Матвей. – Тетушка отвела мне комнату, которая была чем-то вроде общей гостиной, хоть и не проходной. Там стояли диван, большой стол и несколько шкафов с книгами. В нее мог зайти кто угодно, но когда я ложился спать, то поворачивал вертушку на двери.

– Малюсенькая была комнатушка, – вздохнула Марфа Степановна. – Да все комнатки были крохотными. Как мы все тогда разместились – ума не приложу.

– Генка с женой ушли спать в палатку, – напомнил Матвей. – А Бориса ты, кажется, вообще уложила спать в какой-то подсобке, где была старая раскладушка. Помнится, он очень возмущался.

– Ну,

так юбилей-то был у меня, а не у него, – усмехнулась старуха. – У кого день рождения, тому и комфортные условия.

– Это сейчас не имеет значения, – нетерпеливо сказал Матвей. – Тогда меня терзало только одно: почему Марк не оставил прощальную записку. Но, в конце концов, я пришел к выводу, что он принял решение уже на реке. Когда он шел туда, то еще не знал, вернется ли домой. А там твердо решил не возвращаться.

«А ведь он, наверное, проклинал себя за тот разговор, – поняла Маша, глядя на Матвея. – За то, что фактически прижал друга к стенке и вынудил его согласиться пойти к родителям девочки».

– Но дело в том, что я ошибался, – продолжал Олейников. – Предсмертная записка существовала.

Маше потребовалось несколько секунд, чтобы осознать сказанное.

– Как?! Где вы ее нашли?

Матвей посмотрел на Марфу Степановну. Старуха закрыла глаза ладонью и покачала головой:

– Дура я, дура… Нету мне оправдания.

– Перестань, – попросил Олейников. – Это была случайность, ты же знаешь.

– Что было случайностью?! – не выдержала Маша.

Марфа обреченно махнула рукой, показывая, что не в силах продолжать этот рассказ.

– Перед тем как уйти купаться, Марк зашел ко мне в комнату и положил на стол записку, – сказал Матвей. – Через некоторое время после его ухода в эту же комнату вошла тетушка. Уже смеркалось, она не стала включать свет. На столе лежал смятый лист – другого, видимо, у Марка не нашлось. Тетушка не разглядела, что на нем что-то написано. Она взяла его со стола, сочтя за мусор, машинально сложила в несколько раз и сунула в карман фартука.

– И что потом? – напряженно спросила Маша.

– А потом, по привычке использовать все, что может пригодиться, сунула его в первую попавшуюся книжку, которую читала. В качестве закладки. Тетя, что ты читала?

– «Анну Каренину», – страдальчески ответила Марфа. – Потом, когда узнали о смерти Марка, стало не до книги. Я ее убрала в шкаф с глаз подальше, чтобы не напоминала мне о том, что случилось.

И тут до Маши дошло.

– И когда вы достали ее снова? – медленно спросила она, догадываясь, какой ответ услышит.

– Месяц назад.

– И нашли в ней записку, – утвердительно сказала Успенская.

– Да. Нашла.

– И что… – с замиранием сердца начала Маша, – что написал Марк Освальд? Вы можете мне сказать?

Матвей усмехнулся:

– Мы можем даже показать.

Из нагрудного кармана он достал сложенный вчетверо листок. И протянул Маше.

Она не сразу решилась его взять.

За десять лет бумага почти не пожелтела. Казалось, Марк Освальд писал на ней совсем недавно.

Маша развернула его. Крупным, очень разборчивым почерком на листе было написано:

«Матвей. Я знаю, кто убил ее. Никаких сомнений. Сейчас ухожу на реку, надо освежить голову. Вернусь – поговорим».