Восемь бусин на тонкой ниточке
Шрифт:
– Ы-ы-ы, – объяснила Маша, с отвращением рассматривая себя.
На коже остался противный липкий след, а белье, чудесное белье фисташкового оттенка, было испорчено жирной шоколадной линией.
– Что – «ы-ы»? – рассерженно передразнил Иван. – Что не так?
Маша вздохнула, села на пол рядом с блестящей лужицей шоколада и задула свечу, которая начала чадить.
– Милый, прости! – огорченно сказала она. – Наверное, я не очень романтична. Ты все замечательно придумал, просто потрясающе!
– Тебе не понравилось, – мрачно
– Нет-нет, что ты! Мне понравилось! Просто… – Маша вздохнула, собираясь признаться в постыдном желании, – просто я очень хочу есть. И еще мне не очень нравится, когда меня пачкают теплым шоколадом.
– Пачкают? – оскорбленно переспросил Иван. – Может быть, тебе и ванна не понравилась?
Маша хотела неискренне воскликнуть, что очень понравилась. Но почему-то покачала головой и сказала извиняющимся тоном:
– Не очень. Понимаешь, эти лепесточки такие липучие…
Воронцов оборвал ее на полуслове.
– Я понял, – сухо сказал он. – Понял и сделал выводы.
Не обращая внимания на смущенное бормотание Маши, он вытер шоколадную лужицу и ушел в свою комнату.
– Дело во мне! – попыталась исправить положение Маша. – Мне не хватает романтичности…
Но Ваня не ответил. Спина его излучала возмущение и обиду.
Маша осталась одна в окружении десятка горящих свечей. «Ну вот, – укоризненно сказала она себе, – ты все испортила. Неужели так трудно было промолчать и дать ему обмазать тебя этой несчастной коричневой пакостью? Он так старался: готовил шоколад, общипывал розы, зажигал свечи… А ты! Эх…»
Но где-то в глубине души таилась предательская мысль, что все это Воронцов делал, думая больше о себе, чем о ней.
«Могла бы проявить великодушие и дать ему покрасоваться», – заметил внутренний голос.
«Не кажется ли тебе, что не совсем правильно красоваться за мой счет? – возразила Маша. – Между прочим, шоколад чертовски плохо отстирывается. И, в конце концов, я хочу есть!»
«Могла бы и потерпеть, – сообщил внутренний голос и подытожил: – Нечуткая ты женщина, Успенская. И бестактная».
С этим спорить не приходилось.
«Надо убрать свечи, – грустно подумала Маша. – И слить ванну».
Под ней чувствовалось что-то скользкое. Маша поерзала и вытащила то, что и следовало ожидать – сморщенный лепесток красной розы.
После неудавшегося вечера Иван и объявил, что больше – никакой романтики. Ни-ни. Ни грамма.
Маше оставалось только согласиться.
Но в глубине души ей было немножко смешно. Он часто вел себя как большой ребенок: обижался по нелепым поводам, лелеял свою обиду и капризничал. «Незаурядный человек, – объясняла подруга Олеся. – Ему простительно. Подумай о том, что у медали есть и оборотная сторона: с такими людьми никогда не скучно».
Когда-то Маша влюбилась в него именно за детскость, сохраненную до тридцати с лишним лет. Веселый, увлекающийся, экспрессивный Воронцов готов был на любую авантюру,
Его увлеченность была заразительной. А Маша к тому времени так устала от неудачного брака и послеразводного уныния, что Иван был для нее как глоток свежего воздуха.
Поначалу его недостатки казались ей забавными: такой высокий, такой красивый мужчина – и обижается, словно маленький мальчик. Иван обнаружил полную беспомощность во всем, что касалось бытовой стороны жизни, и Маша умилялась: надо же, такой взрослый – и не знает, как вызвать сантехника, не говоря уже о том, чтобы самому что-нибудь починить. В его квартире вечно что-нибудь было отломано и висело на одном гвозде, ящики падали в самый неподходящий момент, с грохотом подламывались ножки у столетнего стула, а Воронцов только обаятельно улыбался и разводил руками: что поделать, вот такой он, неприспособленный.
И упрямство в нем было совершенно детское, «назло маме отморожу уши». Свернуть Воронцова с выбранного пути было невозможно. Маша уже не раз прочувствовала это на себе.
Она не хотела признаваться, но на нее все чаще накатывала усталость. И все сложнее становилось умиляться обидчивости своего друга.
Когда Маша сообщила, что едет знакомиться к тетушке, она опасалась новых обид. К ее удивлению, Воронцов одобрил Машины намерения.
– Старые родственники – это перспективно, – заметил он, потягивая через соломинку мохито.
– В каком смысле? – не поняла Маша.
– Не будь наивной. У них может быть куча недвижки, оставшейся от помершей ранее родни.
– Какой недвижки?
– Господи… Ну, недвижимости! Хата, флэт, метраж на Кутузовском!
– А я здесь при чем? – продолжала недоумевать Маша.
Иван всплеснул руками:
– Как при чем? Ты же новообретенное дитя! Именно таким и оставляют наследство, минуя кровных детушек.
В этот момент Маша впервые за полгода их знакомства отчетливо увидела, что Ваня Воронцов не такой уж неприспособленный к жизни маленький мальчик, каким ей казался.
Он улыбнулся ей открытой, ясной улыбкой и протянул стакан с коктейлем:
– Хочешь попробовать? Здесь неплохо его делают.
…Так что в деревню к Марфе она поехала с его напутствием – произвести хорошее впечатление на старушку.
И вот теперь Иван звонит и спрашивает, можно ли ему присоединиться к ней.
– Вань, это не самая хорошая идея, – осторожно сказала Маша. – Я здесь только второй день. Будет странно, если ко мне приедут гости.
– А я и не напрашиваюсь в гости, – заверил Воронцов. – Палатку захвачу – и встану рядышком в лесочке. Романтика!