Восемь лет среди пигмеев

Патнем Энн

Я поделилась своими мыслями с Патом:

— Это такая несправедливость. Мне хочется плакать, когда я гляжу на пигмея, восхищающегося гардеробом Уильяма.

Пат поглядел на меня так, словно я потеряла рассудок.

— Я не собираюсь оставлять ему все эти вещи, — сказала я. — Мне хочется, чтобы он рос так же, как любой другой пигмейский мальчик. Если он будет иметь больше, чем другие, пигмеи не будут любить его.

Поэтому после полудня я стала раздавать всю лишнюю одежду пигмейским и негритянским мальчикам моложе шести лет. Через пару часов у Уильяма осталось только то, что было надето на нем. Я сохранила лишь розовые вязаные башмачки, которые не в силах была отдать. Каждый раз, когда я по просьбе кого-нибудь

из пигмеев показывала ему ребенка, я чувствовала, что розовые вышитые башмачки просто лишают посетителя дара речи. Может быть, это было эгоистично, но я не могла заставить себя снять башмачки с усыновленного мною ребенка.

Пигмеи часто приходили и стояли вокруг кроватки весь день, наблюдая, как мальчик спит, ест и кричит. Поскольку кормление из бутылочки удивляло их, я решила, что в тех редких случаях, когда у матери-пигмейки после родов пропадает молоко, ребенка вскармливает другая женщина.

Но главным предметом внимания была все-таки не бутылочка для кормления, а большая банка гигиенической пудры. Я купила ее в Париже, возвращаясь в Конго после первой поездки в Штаты задолго до того, как появился Уильям Д. Я подумала, что она может пригодиться, но совершенно забыла о ней, вернувшись в джунгли. Когда же на мое попечение передали ребенка, я вспомнила об ароматной пудре и разыскала ее в кладовой. Искупав Уильяма, я обычно дожидалась, пока все пигмеи собирались вокруг, и после этого «пудрила» маленького шоколадного мальчика детской присыпкой. «Охи» и «ахи» пигмеев сделали бы честь восторгам, возникающим при первом знакомстве с вечерним Бродвеем.

Однажды Софина, жена Фейзи, смотрела, как я купаю Уильяма. Во время всей этой процедуры она стояла с разинутым от удивления ртом, но не сказала ни слова, пока купание не закончилось и ребенок вновь не заснул в корзине.

— Мадами, — спросила она, — это ваш ребенок?

— И да и нет, — отвечала я. — В действительности это не мой мальчик, но я согласилась вырастить его, так как он лишился собственной матери.

Софина покачала головой.

— Какой позор, — промолвила она. — Кокойю станет таким же большим, как господин Патнеми высокорослые негры. Он не будет пигмеем.

Чтобы понять друг друга, Софина и я говорили на кингвана. Но ее родным языком был кибира, а моим — английский, точнее нью-йоркский диалект. Я пыталась объяснить ей основы генетики при помощи кингвана, жестов, мычания и криков. Все было напрасно. Софина ушла домой, убежденная, что Уильям Д., вскормленный сгущенным молоком из рук белой женщины, обязательно станет таким же рослым, как мы с Патом. Не знаю, почему она не подумала, что при этом и цвет кожи у него должен измениться.

Я часто со смехом вспоминаю, как однажды Херафу пытался проникнуть в тайну одного явления, которое он наблюдал в Конго. Поскольку основная религия в Бельгии — католицизм, бельгийцы организовали в Конго множество католических миссий. Большинство священников, работающих при миссиях, говорят по-французски и известны под именем «отцы». Некоторые из них останавливаются у нас, в лагере Патнем. Однажды здесь жили в течение нескольких дней десять или двенадцать священников. Я думаю, они направлялись на новые места или совершали инспекционную поездку. Так или иначе, их видели то в здании гостиницы, то около нее; кроме того, несколько раз они ходили в деревню пигмеев.

День или два спустя с визитом к нам, очевидно в целях «самообразования», прибыл Херафу.

— Мадами, — спросил он, — откуда приходят отцы?

— Большинство их приезжает из-за моря, — объяснила я, используя выражение, которое пигмеям дает некоторое представление об огромном расстоянии.

— А где их женщины? — продолжал маленький философ.

— У них есть матери, — ответила я после серьезного раздумья, — но нет жен. Их религия, их колдовство запрещает им иметь жен.

Они дали клятву посвятить свою жизнь церкви и не иметь семьи. Они считают, что так смогут больше помогать другим людям.

Херафу подергал свою остроконечную бородку. Я видела, что объяснение показалось ему малоубедительным. Большим пальцем ноги он смущенно чертил по земле, словно мальчик перед началом танцев.

— У них совсем нет женщин? — спросил он после раздумья.

— Совсем, — ответила я. — Они живут всегда одни.

Херафу посмотрел на меня с жалостью. Он искренне любил меня (так же, как и я его) и с уважением относился к большинству моих высказываний, но на сей раз было ясно, что он мне не верит.

— Совсем нет жен? — произнес он таким тоном, словно хотел сказать: «Вот тут-то я и поймал вас».

— Но тогда откуда берутся новые отцы? — задал он последний вопрос.

Глава девятая

Как бы много постояльцев ни жило в гостинице и как бы Пат ни был занят в госпитале, он никогда не терял интереса к устроенному им зверинцу. Там имелось уже много животных, пойманных пигмеями и высокорослыми неграми. Когда Пату хотелось приобрести какой-либо особый вид, он снаряжал для этого специальные партии охотников. Более всего Пат мечтал заполучить окапи, редчайшего обитателя леса Итури. Он созвал слуг и старейшин из близлежащих пигмейских деревень и сообщил о своем желании, обещая награду в двадцать долларов за пойманное животное.

Однажды утром, вскоре после этого, четыре пигмея принесли из леса окапи. Животное было ранено, но еще живо, и Пат взялся за дело, стараясь спасти его жизнь. Он сделал уколы пенициллина, наложил швы и перевязал раны животного. Он поил окапи теплым молоком, приготовленным из порошка, — обычный вид молока, которое мы употребляли в лагере. На третий день, несмотря на все его усилия, животное умерло, Пат был удручен.

Спустя несколько месяцев повторилась та же история. Мне казалось, что Пат сойдет с ума от беспокойства за раненое животное. Когда оно умерло, я отправилась в деревню пигмеев, чтобы переговорить с Фейзи, По-видимому, он узнал о предстоящем визите, так как соответствующим образом принарядился к моему приходу. Под поясной шнурок он засунул большие блестящие листья — верный признак элегантности. «Изящным» дополнением к этой одежде служила сплющенная мужская шляпа, выброшенная одним из наших постояльцев несколько месяцев назад. Едва удерживаясь от смеха, я вежливо осведомилась о здоровье членов его семьи и положении дел в деревне.

— Фейзи, — спросила я затем, — почему все окапи, которых нам доставляют, ранены? Вы ведь знаете, как сильно желает господин Патнем достать для зверинца здоровое животное?

Маленький человек замялся и стал в смущении водить большим пальцем ноги по земле.

— Мадами, — заговорил он наконец, — это поистине печальная история. Пигмей, если он хочет жить, должен постоянно охотиться. Чтобы добыть пищу, мы ходим в лес со времен деда моего деда и даже с более раннего времени. Когда сети бывают пусты, мы голодаем. Мы специально ходили на охоту, чтобы поймать окапи для господина Патнем. Но когда нам это удавалось сделать, мы забывали о цели нашей охоты и метали копья и стрелы прежде, чем успевали сообразить, что мы делаем.

Иметь двадцать долларов было для пигмеев пределом мечтаний. Представляю, как бы они радовались, обменяв их на франки и делая покупки в лавке индуса возле шоссе. Но, оказывается, привычка, выработанная веками, была настолько сильной, что ее не мог преодолеть даже соблазн награды.

Чтобы поймать окапи, несколько пигмеев вырыли ямы, однако это оказалось безуспешной затеей.

Как-то, отправившись вместе с ними в лес, мы встретили Моке, который нес на плечах мертвого окапи. Вид у него был сердитый.