Восемнадцатый скорый
Шрифт:
Особенно если у тебя увольнение.
Алексей с трудом дождался своего часа, решив позвонить Антонине в номер снизу из гостиницы. Вчерашняя обида казалась мелкой, глупой. И ничего, кроме досады за свою неуклюжесть, он уже не испытывал.
Она, как думалось ему, никуда не отлучалась из номера, дежурила у телефона, дожидаясь его звонка, — вскрикнула так неподдельно-радостно, заслышав его голос, что у него громко застучало сердце. И первая мысль, что пришла, — дурак! До какой ерунды мог додуматься вчера. Разве тот ее поцелуй ни о чем не сказал!
— Ты
— Отсюда, снизу, — ответил Алексей.
— Вот чудак! Поднимайся. Сразу бы шел.
Алексей, не дожидаясь лифта, вбежал на седьмой этаж. На этаже дежурила та же черноглазая красавица. Она слегка вспыхнула, когда Алексей поздоровался с ней. Думает, что Якушев по-приятельски делился с ним, решил Родин. Но на сей раз товарищ его проявил невиданную стойкость — ни словом не обмолвился об отношениях с черноглазой красавицей из гостиницы.
Алексей едва успел постучать, как Антонина тут же открыла дверь. Была она нарядна. В нежно-голубом платье с тремя большими белыми полосами от левого плеча к поясу. Платье удивительно шло ей. Цвет платья еще больше оттенял красоту и глубину ее больших глаз. Так они, оказывается, у нее серые, сделал для себя открытие Алексей, серые глаза… Стоило ей повернуться к свету, как в них стало синё. Нет, это удивительно, любовался он ею. Как вытянулись бы шеи знакомых ребят из училища, заявись он с Антониной.
За ее спиной на столе он увидел в вазочке три розы. Две пурпурных и белую, снежной белизны. От кого? Откуда эти розы? Кто мог принести ей в номер такие дорогие, красивые цветы? Дон-Жуан, вроде его приятеля Якушева? Ревность шевельнулась в нем.
Она словно и не заметила его замешательства. И не щадя его самолюбия, поправила цветы в вазе.
— Правда, красивые розы? — спросила она.
Он молча кивнул.
— Хорошо бы довезти их такими до дома. Как думаешь, не завянут?
С розами он дела не имел. И потому благоразумно решил промолчать, косясь на вазу, одновременно испытывая недоброе чувство к черному телефону, стоявшему рядом с вазой. Он подумал, что тайна рано или поздно откроется.
— Алеша, ты о чем?
Антонина подошла к нему, провела по волосам.
Он поймал ее руку, заглянул в глаза, словно стараясь прочесть в них то, чего до сих пор никак не удавалось. Они были бесхитростны и открыты.
— А я на вокзал сходила, билет закомпостировала, — сказала Антонина, садясь напротив.
— Что, уже уезжаешь?! — встрепенулся Алексей.
— Да, завтра еду!
— Побыла бы, — нерешительно попросил он. — Неизвестно, когда теперь увидимся.
— Не могу. Пора уже. Пора, — твердо, как о давно уже решенном, сказала она.
— Смотри, — возразил он, жалея о том, что она так скоро уезжает. Но если бы даже она и осталась на более долгий срок, смог бы он бывать у нее чаще, что-либо изменить в своем, довольно жестком, распорядке дня? Разумеется, нет! Только еще больше терзался бы при мысли, что она, в общем-то, приехала ради него, а он не может быть рядом с нею, распорядиться своим
— Не хмурься, Алеша. Все будет хорошо. Теперь я буду ждать тебя в гости.
Он быстро встал, обнял ее:
— Жаль, что ты уезжаешь. Очень жаль.
— Ничего не поделаешь, надо, — с легкой, чуть заметной усмешкой возразила она, прижимаясь щекой к его груди, слушая, как учащенно колотится его сердце.
— Не будем загадывать о том, что будет потом, — сказала она, — а сегодня наш с тобой день, Алеша. Наш. Если бы ты знал, как мне хотелось встретить этот день с тобой. Хоть и говорят, если родилась в мае, весь век маяться, но мне мой месяц нравится.
Так вон оно что! У нее — день рождения.
— Надо же, Тоня, — беспокойно поднялся он, лихорадочно соображая, как ему теперь быть. — Надо же, твой день рождения, — продолжал удивляться он. — А я и не знал.
— Да ты садись, садись, — смеялась она.
— Как же так, твой день, а я с пустыми руками!
— Сядь, не выдумывай, — остановила его Антонина.
— Нет, нет, погоди, я на одну минуту, — Алексей легонько отодвинул ее от двери, не слушая возражений.
Поднимаясь в гостиницу, он обратил внимание на сувенирный киоск справа от окошка администратора и сейчас поспешил туда.
— Самых хороших духов, — попросил он, оглядывая витрину, полки киоска.
— Могу предложить «Клима», Франция, — сказала с леностью в голосе средних лет импозантная киоскерша, неспешно поднимаясь со стула.
— Давайте!
— Но учтите, они дорогие! — сказала киоскерша.
— Ничего страшного! — возразил Алексей.
— Спасибо, Алеша, но это ведь дорого, — сказала она, раскрыв коробку с французскими духами.
— Пустяки, — бодро ответил он, хотя в кармане остался последний рубль. Ему было приятно, что подарок пришелся Антонине по душе.
Оказывается, она уже подумала об ужине, взяла все необходимое, и ему только оставалось открыть бутылку «полусладкого», разлить вино в темные фужеры, взятые, видимо, как и другая посуда, здесь, на этаже.
— За тебя, — сказал Алексей и выпил до дна.
Антонина сделала несколько глотков и поставила фужер на стол.
— Я быстро хмелею, — словно оправдываясь, пояснила она, — так что ты не обращай на меня внимания.
Она встала, открыла окно. Потянуло вечерней свежестью, резковатыми запахами гудрона, резины.
— Тоня, — он тоже встал, взял ее за руки. Она наклонила голову, приготовясь его слушать, но он и сам не знал, что сказать ей. Так и стоял молча, то крепко стискивая пальцами ее запястья, то расслабляя их.
В окно ярко, слепя, светило вечернее солнце. Антонина обернулась к окну, чтобы задернуть штору. Алексей, волнуясь, горячо дыша, обхватил ее со спины руками, жадно, торопливо целуя шею, руки, щеки.
— Погоди, погоди, милый, — шептала она, слабо противясь его ласкам, отстранение, потерянно смотря по сторонам, закинув голову назад, жадно, торопливо дыша, словно бы ей не хватало воздуха…