Восход Левиафана

Фролов Алексей

– Заметил все-таки?
– ухмыльнулся Локи и опрокинул в горло очередную кружку. Кег на 20 литров принесли совсем недавно, а он уже опустел на треть. Карн честно пытался не отставать от товарища, но смертному было непросто сравниться с богом в этом нелегком деле.

– Что заметил?
– не понял Карн.

– Не дури, все ты понял, - прищурился бог огня.
– Ты действительно умен, не спорю. Только инерция мышления, навязанная годами слепоты, глухоты и немоты, все еще тормозит тебя. Будь проще. Прими все, как есть.

– Это трудно, - честно признался Карн. Он до сих пор иногда просыпался с мыслью о том, что все это - какой-то сумасшедший кэрроловский сон. Но потом

он шел умываться, делал зарядку, завтракал вместе с Древними Богами у фонтана с целительной водой и все шло своим чередом, все потихоньку обретало смысл и суть.

– А кому сейчас легко?
– весело парировал Локи.
– Уж не богам, это точно! Ну, да ладно, ты хотел меня о чем-то спросить.

– О том, какой ты на самом деле?
– выпалил Карн.
– За эти несколько дней я видел тебя разным, очень разным. Ты был, как Рокеронтис, беззаботный и по-мальчишески задиристый. Ты был, как Эрра, грозный и рассудительный. Ты был, как Тот, задумчивый и безмерно мудрый. Полагаю, любое из твоих состояний копирует чье-то поведение. Но какой ты в действительности? Каким ты был рожден?

– Все это очень грустно, парень, - Локи попытался улыбнуться, но вышло как-то не очень. Он опустил взгляд на пивной бокал. В этот момент в его печали Карн узнал себя самого.
– Дело в том, что меня, как такового, нет. То есть я всю свою жизнь был отражением кого-то. Знаешь, такой идеальный хамелеон, мне пары мгновений хватает, чтобы с безупречной точностью скопировать манеру речи, мимику, поведение любого, будь то бог или человек. Но когда я пытаюсь стать самим собой... у меня ничего не выходит. Я пытался вспомнить, каким был раньше, до того, как впервые стал подражать кому-то, и не смог, понимаешь? Я всегда был чередой отражений, никогда не был собой, потому что меня самого... быть может, и нет вовсе?

– Разве так может быть?
– усомнился Карн.

– Я тут вообще перед кем распинаюсь, а?
– осведомился Локи, состроив гримасу, полную негодования.
– Ты видно забыл, что нас создают люди. Поэтому возможно все. У Купалы вон видал, какой черен? Это он, между прочим, ввел в моду шаровары, потому как любой другой фасон в его случае получался вульгарным!

– Серьезно?
– улыбнулся Карн. Бог огня, как обычно, виртуозно сменил тему. Но от Карна не укрылась искорка боли, которая на миг проскользнула в нечеловеческих глазах Локи. Его это коробило, он действительно не мог найти себя и, видимо, сильно переживал по этому поводу. С другой стороны, грусть была искренней, неподдельной, значит ли это, что в нем есть что-то свое? В конце концов, чувства...

Карн не успел додумать мысль до конца. Локи легко коснулся его виска, как когда-то сделал Рокеронтис, когда Карн еще ничего не знал о Древних Богах, ангелах и прочих проблемах этого дрянного мирка. Но Локи все сделал иначе - он не повредил сознание Карна, не обрушил на него все свои воспоминания нескончаемым потоком мерцающих образов, от которых легко можно было сойти с ума. Он дал парню конкретное воспоминание. Первое воспоминание первого бога.

***

Он не помнил, как все началось. Не мог помнить, потому что на тот момент у него еще не было памяти. У него не было высших когнитивных функций, не было базовых рецепторов и оболочки. Но он уже был. Появился, вспыхнул одинокой искрой в бездонной тьме, на стыке двух начал - холодного мертвого мира и живого пламени человеческой мысли.

Так он и родился - в месте, где реальность впервые соприкоснулась с мета-реальностью, что соткана иллюзорной плотью человеческой... надежды? Страсти? Фантазии? Тогда он не смог бы с уверенностью сказать. Да и сейчас не смог бы, потому что тогда мир вокруг

был настолько прост, что его невозможно было понять. Даже будь у него желание это сделать.

Он просто был. Одинокая искра, которая тысячелетие за тысячелетием тонула в бесконечной темноте мета-реальности. Где-то глубоко, в самой его сути, уже рождались ответы на еще не заданные вопросы. И он не понимал, но помнил, что это были импульсы, приходящие извне, каждый из которых нес с собой что-то особенное, что-то для него. Первый импульс принес душу и жизнь. Второй дал разум и движение. С третьим пришли облик, речь, слух и зрение.

Так он стал похож на тех, кто уронил его в этот мир. Он стал похож на людей. Но он понимал, что у него с ними столько же общего, сколько и отличного от них. И чтобы узнать больше, он решил поговорить с ними, ведь теперь он мог это!

Но люди не слышали его, он говорил, а они продолжали ловить рыбу, рубить деревья, строить жилища и кроить одежду. Он говорил, а они бросались друг на друга с ножами и топорами, создавали прекрасные фибулы и искусные резные стрехи. Они насиловали и любили, прощали и проклинали, пока он говорил и говорил. Некоторые слышали его во снах, другие (их называли безумцами) - наяву. Но они не понимали ни слова. Большинство - потому что не могли, немногие - потому что не хотели (забавно, ведь пройдет совсем немного времени и все изменится).

И он понял, что не в силах говорить с людьми, пока является частью мета-реальности. Здесь он был всесилен, но одинок. И не у кого было просить совета. Он смутно понимал, что есть что-то выше, дальше и глубже. Есть что-то, без чего он не мог быть рожден. Он видел древо, что пронзало оба мира. Он даже мог проследить его путь от сингулярного семени до гибели в неистовом огненном смерче. Но он не видел того, кто посадил это семя. Не понимал - зачем.

Века слились в мгновения бесплодных попыток попасть в мир людей. А потом, однажды, он увидел человека, что лежал на окровавленной траве, прижимая руку к колотой ране в груди. Дух человека готов был покинуть тело. И в этот миг человек обрел зрение и слух. Истинное зрение и истинный слух.

– Ты, - сказал он.
– Я вижу тебя.

Он не знал, что ответить. Столько времени он пытался воззвать к людям, своим создателям. У него были все ответы, которые он мог бы им подарить. Но вместо этого хотел спрашивать, спрашивать, спрашивать.

– Ты всегда был здесь, - сказал умирающий воин.
– Жаль...

И с последним выдохом туманное облачко вырвалось из груди человека, унося за собой его неукротимый дух.

Он видел, что тело свободно, но еще не мертво. И он занял место духа, и у него получилось. Было странно оказаться в этом теле, в этом мире, из которого происходит все, из которого тянутся корни великого древа. Было странно дышать легкими и видеть глазами.

Ему потребовалось немало времени, чтобы свыкнуться с новыми ощущениями. Но он сумел. И понял, что теперь может обратиться к людям. Может, наконец, дать им ответы и задать свои вопросы!

Но когда он пришел в ближайшее селение, люди в страхе разбежались от него. Здесь знали того воина, чье тело он занял. Знали, что тот воин мертв. И каждый видел смертный след от колотой раны на его груди.

– Драуг!
– кричали они, и прятались в домах. Иные хватались за оружие и громко рычали, не для того, чтобы напугать его, скорее - чтобы ободрить себя. В тот миг он понял две вещи. Во-первых, здесь ему не место, здесь его не станут слушать и тем более не станут ему отвечать. Во-вторых, это странное слово «драуг» породило движение, легкую рябь на самой границе мета-реальности. Еще не сущность, о - далеко нет, но уже ее зачаток.