Восход Луны
Шрифт:
Слушая шум ветра за окном, я сложила нарезанную капусту высокой кучей. Человек собрал капусту в большую тарелку, подогрел чашки сока и предложил одну мне.
– Спасибо. Дай, дорежу, что осталось.
Прислушиваясь к хрусту листа под ножом, я продолжаю вспоминать:
– Однако, чем больше развиваешься и узнаешь о мире, тем больше задумываешься о различиях в жизни своей и других. И со временем эйфория первооткрывателя рассеивается как дым, а восторг сменяется разочарованием.
Я росла очень медленно, и получалось так, что незаметно для меня мои друзья детства вырастали, становились взрослыми, постепенно отдаляясь
Один из моих первых друзей, которого я помню до сих пор - Даймонд Силлейбл, единорог из знатного рода, туманно-серого окраса, с волнистой золотисто-пурпурной гривой, и кьютимаркой «три писчих пера». Талантом Силлейбла была речь, он один из лучших ораторов, каких я знаю. Лишь словом, силой голоса, не сходя с места и даже не применяя магию, он мог вдохновить и нагнать тоску, утешить и разочаровать, возвысить до небес и низвергнуть в пучину, направить и остановить, влюбить в себя или заставить ненавидеть. Обычно он был молчалив как скала, но если говорил - молчание воцарялось вокруг него, слушали долины и холмы, леса и горы, вторило эхо.
В обществе Силлейбл слыл снобом, его сторонились и при нем старались не болтать лишнего. Пронзительный взгляд небесно-синих глаз оставлял неизгладимое впечатление.
Я дружила с Силлейблом с самого жеребячества, мы вместе играли, гуляли, ели и спали. Я видела, как он рос и мужал, оставляя меня в садах счастливого детства. Когда он навещал меня, я училась у него складно, сильно и красиво выражать мысли и чувства. Мы встречались все реже, и я скучала по его речам. Но однажды он пришел в сад не один, с ним гуляли красивая кобыла и прелестный жеребенок. Это оказались его жена и дочь, я очень обрадовалась и подружилась с обеими.
С годами Силлейбл становился все более замкнут и раздражителен. Его шерсть поблекла, а грива выцвела. Часто подводила магия, угасая, когда он держал что-либо телекинезом. Так единорог разбил не одну чашку. Ходил он медленно, нередко подолгу замирая на месте. Заметив слабость друга, я торжественно поклялась найти заклинания, которые вернут ему силы. Силлейбл, как всегда, был очень добр ко мне, и с улыбкой ответил, что ожидает меня с заклинаниями через десять дней. Я хотела сейчас же убежать искать, но друг попросил остаться с ним до ночи. Когда я подняла луну, он прошептал, что эта ночь самая прекрасная в его жизни, и самая красивая луна из всех, что он видел. Поняв, что друг уснул, я укрыла его и ушла, стараясь не шуметь.
Следующие дни я посвятила поискам, забыв про игры и практически переселившись в королевскую библиотеку. Утомленная чтением, засыпала на страницах раскрытого тома, и продолжала поиски во сне. Помимо нужных заклинаний, почерпнула немало иных полезных знаний.
Дорезав капусту, передвинула кучу листьев к Лайри, и со второй попытки вытащила ногу из ножекопытника. Все же этот наспех скрученный предмет оказался весьма удобен.
– Для борща тут получилось слишком много. Вот тебе часть, угощайся.
– Спасибо.
– И как, смогла ты вернуть силы другу?
– Спросил человек, стоя у печки.
– Спустя десять дней, вернувшись к нему с изученными заклинаниями, я нигде не могла найти его. А родные уклончиво отвечали на мои
Это оказалось жестоким ударом для меня, первой потерей в моей только начавшейся жизни. И первой не сдержанной клятвой. Я не могла понять, почему друг скрыл от меня свой недуг, ведь я тогда сумела бы чем-то поддержать его. Почему он позволил мне уйти, целыми днями сидеть среди книг? Со временем я осознала причину: Силлейбл хотел, чтоб я не переживала напрасно, ибо помочь ему все равно ничем не могла. Но это со временем. А тогда для Эквестрии настали темные безлунные ночи.
Вздохнула, глядя, как Лайри ссыпает в кастрюлю нарезанные овощи. Словно почувствовав взгляд, он обернулся и ободряюще кивнул.
– Самое мерзкое в бессмертии - когда столетиями наблюдаешь, как в твоей жизни появляются новые друзья, и какое-то время живут с тобой. А потом уходят, кто позже, кто раньше, но всегда. И каждый раз видишь свое бессилие что-то изменить для тех, кто стал тебе как родной. Да, можно вытащить из пропасти, из воды, из-под обвала, можно успеть исцелить смертельные раны, заставить сердце биться вновь, но старость - неотвратима. И очень трудно смириться с тем, что все, кто тебе дорог, со временем станут призраками воспоминаний.
Набив рот капустой, я замолкла. После сладкой «Фрутеллы» капуста казалась безвкусной и пресной. Как и мои воспоминания.
– Я знаю, что ты чувствуешь.
– Лайри скинул очистки в ведро.
– Откуда тебе знать? Ты не жил сотни лет.
– Чтоб увидеть смерть, познать горечь потери родных и друзей - достаточно одной обычной жизни. Извини, похоже, мне не стоило спрашивать о бессмертии. Это для тебя больная тема.
– Хм, нет… - Медленно жую, обдумывая слова.
– Не больная. Я крайне редко обсуждала с кем-то эту сторону моей жизни. Не знаю, как справляется с бременем вечных потерь моя сестра. Тем более, ты сам уловил ее эмоции во сне.
– Да.
– Для себя - я научилась не привязываться к смертным. Я поняла, что жизнь это река, на берегу которой стою я, и смотрю на проплывающих мимо. Одни плывут медленно, вдумчиво, глядя по сторонам, подхватывая желаемое, наслаждаясь течением. Другие живут взахлеб, хватаясь за что попадется и тут же теряя, прыгают с волны на волну, ныряют, исчезая в бурунах событий и выплывая дальше по течению. Кто-то задерживается около меня, но, сколь сильно и настойчиво он ни гребет - река жизни уносит его.
Отпив сок, повертела чашку в копытах, рассматривая нарисованные красные цветы.
– Когда я повзрослела и стала очень привлекательной кобылкой, многие жеребцы добивались моего внимания, предлагали сердце и копыто. Но, не желая разрушать их жизнь, я всем отказывала.
– А почему разрушать-то?
– Убрав ножи, Лайри сел за стол.
– Потому что обычный смертный жеребец должен жить с обычной кобылой. Ему психологически должно быть комфортно на равных с ней: вместе жить, любить, взрослеть, строить отношения, растить детей, встречать старость. Ну, а теперь представь - мой муж состарился, ослабел, у нас уже взрослые дети, внуки, а я осталась все той же сильной, молодой и красивой, какой он помнит меня годы назад в рассвете сил. Не будет ли это для него ударом? Я не имела права подвергать своих друзей столь жестокому испытанию.