Восхождение, или Жизнь Шаляпина
Шрифт:
Лишь, пожалуй, «Новое время» было недовольно появлением русской Частной оперы и ее русским репертуаром. Музыкальный критик «Нового времени» Иванов, сравнивая «Садко» с произведениями Вагнера, пришел к выводу, что Вагнер создал «подлинные эпические произведения, в которых народное творчество предстает блестяще обработанным великим художником, а Римский-Корсаков использует народное творчество без обработки, потому-то опера «Садко» скорее похожа на кучу сырья, где необработанные былины и народные песни в их чистом виде делают оперу неблагозвучной…».
И все это говорилось как бы сквозь зубы, нарочито и демонстративно. Становилось ясно, что гастроли не
30 марта М. М. Иванов выступил в «Новом времени» со статьей «Музыкальные наброски (московская Частная опера, «Псковитянка» и г. Шаляпин в роли Ивана Грозного)». Статья произвела впечатление разорвавшейся в театре бомбы. Столько возникло разговоров, споров… А этого-то и добивался Иванов и его распорядители… Удар нововременцев был направлен не столько против Шаляпина, сколько против Стасова и всей русской музыки кучкистов, особенно против музыки Мусоргского и Римского-Корсакова. И об этом прямо говорилось в статье: «Совершенно равнодушным оставил меня г. Шаляпин, о котором так закричал г. Стасов в «Новостях». Я не хочу сказать, что не доверяю суждениям г. Стасова, совсем напротив; но все-таки, когда вдруг слышишь большой шум даже на улице, невольно останавливаешься, невольно ожидаешь встретить что-нибудь необычайное: конечно, зачастую и разочаровываешься.
Разочароваться мне именно и пришлось в г. Шаляпине на представлении «Псковитянки». Г-на Шаляпина мы, петербуржцы, усердно посещавшие Мариинский театр, знали очень хорошо: хороший, мягкий голос и дарование, обещавшее развернуться в будущем. Некоторые роли он проводил удачно, другие, например Руслана, ему совершенно не удавались. Зависело это, вероятно, не только от недостатка у него сценической опытности, но и от недостаточного круга пройденных им вокальных занятий в момент поступления его на Мариинскую сцену.
Затем, в прошлом году, г. Шаляпин, пробывши на нашей сцене приблизительно полтора сезона, перешел на московскую сцену к г-же Винтер. Тут с талантом его начинается неожиданная метаморфоза. Не прошло и месяца после его отъезда из Петербурга, — как в Москве о нем стали говорить как о выдающейся, исключительной сценической силе. Кажется странным, что простой переход из стен одного театра в стены другого мог влиять таким образом на расцвет дарования. Легче можно было бы объяснить такие похвалы обычным антагонизмом Москвы и Петербурга, только редко сходящихся в художественных приговорах. Не могли же петербургская критика или посетители театра проглядеть дарование артиста или не заметить голос певца; не такие это трудные вещи для понимания! Действительно, его достоинства и были своевременно отмечены всеми, да и не могли пройти незамеченными. Г-ну Шаляпину приходилось довольно часто выступать на Мариинской сцене в ролях его репертуара; его там не прятали. Но чем черт не шутит! Может быть, и в самом деле проглядели исключительное дарование г. Шаляпина!..»
Шаляпин читал эту статью, и разнообразные чувства сменялись в нем. То он яростно бросал газету, то в бессильном гневе снова вчитывался в гнусные строки… А может быть, действительно он еще ничего не сделал в опере, чтобы его вот так хвалить, как это делают Мамонтов, Стасов, Коровин, Серов и многочисленные его московские друзья… Может, Иванов прав и Досифей действительно благодушный старец, взывающий к покорности и смирению? «Задача нетрудная, — читал Шаляпин, — и не дающая права многого и спрашивать с артиста, тем более что петь в этой роли решительно нечего, а потому и о голосе и вокальном искусстве разговаривать не приходится…»
Нет, он не согласится с этим. Задача, стоявшая перед ним, была чрезвычайно трудная… «Г-н Шаляпин, бесспорно, даровитый человек, — продолжал читать статью Федор, — но пока он не может претендовать на то исключительное место среди сценических деятелей, о котором говорят его почитатели, фанатические или мало вникающие в дело…» «Это, конечно, он о Стасове… А пойду-ка я к нему, послушаю, что скажет наш старик…»
Всю дорогу до Публичной библиотеки Шаляпин думал о том, как себя вести: не обращать внимания на эту статью, делать вид, что не читал и ничего о ней не знает, или… А что «или»?.. Что он может сделать этому Иванову, ведь не вызывать же его на дуэль. Каждый может иметь свою точку зрения… Одному нравится «Кольцо Нибелунгов», а другому «Садко» или «Псковитянка»… Автор, весьма убедителен в своих доводах… Должно быть, он очень умный человек…
Шаляпину стало грустно. Казалось, он достиг каких-то высот, и вот уже его ниспровергают с них… Ведь критик «Нового времени» тоже отмечает его даровитость, отказывая только в праве на исключительность… Так, может, он прав?
От столь категорической мысли Шаляпину стало не по себе. Сразу исчезли его боевитость, он почувствовал какую-то необъяснимую сонливость… «Видно, так чувствует себя октябрьская муха», — промелькнуло в его сознании.
Вошел он в кабинет Стасова в таком вот расслабленном состоянии.
Владимир Васильевич сразу вскочил, широко шагнул навстречу молодому артисту.
— Знаю, читал! Чепуха! Не обращайте внимания! Это не человек писал, а верблюд! Ему все равно! Ему что угодно. Сена ему — отворачивается, апельсин ему — тоже отворачивается! Верблюд! Я ему отвечу, ничего!
Шаляпина он бережно обнял и, как больного, усадил в знаменитое кресло.
— Я заканчиваю, статью, так и называю ее: «Куриная слепота»… Завтра, же она появится в «Новостях». И дело не только в вас, в вашем исполнении. Полемика идет вокруг новой русской музыки.
— Как он несправедлив в отношении моей роли Грозного…
— Вот послушайте, как раз я об этом и пишу… Роль Ивана Грозного в «Псковитянке» у вас — самая важная, самая глубокая и самая талантливая. Так что ясно, именно поэтому она пришлась всего тошнее критику с куриными понятиями… Он упрекает вас в несамостоятельности, дескать, все самое хорошее в исполнении не свое, взято у других, главным образом у живописцев и скульпторов, он только затрудняется решить, с кого больше вы взяли — с Антокольского или с Репина… Решает, что с Репина.
— Иванов пишет, что мой Грозный лишь удручен и устал…
— Вот-вот!.. А разве ваш Грозный выражает только эти два чувства или состояния? Конечно нет… Такого критика нужно только пожалеть. Он действительно тяжко болен… Если бы он не болел куриной слепотой, то увидел бы на лице Грозного в те минуты и подозрительность, и недоверие, и беспокойную трусость, увидел бы, с каким смешанным, многообразным чувством суровой угрозы и затаенного малодушия он поглядывает на толпу псковитян, даром что ему они подносят хлеб-соль, даром что кругом столы с медом и брагой, а сами они на коленях. Этот момент въезда — потрясает! Вы тут достигли большой художественной высоты, но только для зрячих, да еще для тех, у кого есть хоть капля художественного чувства в груди…