Восхождение, или Жизнь Шаляпина
Шрифт:
Рахманинов еще тогда поразился словам Мамонтова, давшего на новую оперу всего лишь несколько дней. Позднее он убедился, что Мамонтов всегда торопился и не всегда успевал отделывать постановку опер и балетов с чисто художественной стороны. Главным для него была сама постановка, а качество его меньше всего заботило. Рахманинову же нужно было время для того, чтобы заставить оркестр и хор, уж не говоря про солистов, понять и осмыслить творческий замысел композитора. Он сам был творцом, сам сочинял музыку и прекрасно понимал, как все это важно, особенно если музыкант талантлив. И как трудно было преодолеть инерцию оркестра
Во второй раз встав к пульту, он увидел насмешливые взгляды и откровенные улыбочки оркестрантов. Только выдержка и воля помогли ему преодолеть явное сопротивление оркестра. Музыканты фальшивили на первой репетиции отчаянно. Холодно, сдержанно приходилось объяснять исполнителям, чего он хочет. И все они, за редким исключением, поверили в молодого дирижера, почувствовали в нем волевую настойчивость и слушались его беспрекословно, зная; что придется исполнять одну и ту же музыкальную фразу до тех пор, пока она не удовлетворит требованиям дирижера. И оркестр зазвучал так, как никогда до сих пор.
На генеральной репетиции опера прошла отлично. Концертмейстер поблагодарил дирижера. Мамонтов откровенно радовался, довольный своим новым сотрудником. Эспозито мрачно и ехидно улыбался, показывая всем своим видом, что испытания молодому дирижеру уготованы впереди — на первом выступлении. Шаляпин выражал бурный восторг, заражая своей радостью свободных от репетиции художников, осветителей, пожарных…
«Самсон» имел шумный успех. В газетах заговорили о богатых дирижерских возможностях молодого музыканта. Да и материальные дела поправились сразу же. Вскоре Рахманинов знал почти всех художников, артистов, музыкантов. Перед ним открывалась карьера оперного дирижера.
Но Рахманинов затосковал. И он давно бросил бы эту работу, если бы не Федор Шаляпин. Рахманинов вспомнил первое знакомство с театром Мамонтова. Как искренне и естественно новел его знакомить Шаляпин со всеми артистами и служителями театра… Суховатый, сдержанный Рахманинов был покорен этой непосредственностью, половодьем чувств, искренностью, неподдельностью. Шаляпин долго водил его, не переставая шутить и радоваться тому, что вот его ровесник будет дирижировать в родном ему театре. Поразительной была чуткость этого простоватого на вид певца. Все так хорошо начиналось… Но работать здесь просто невозможно. Дирижер, оказывается, здесь ничего не значит. Любой друг-приятель Мамонтова может оказать большее влияние, на постановку той или иной оперы, чем руководитель оркестра. К тому же первый дирижер Эспозито мог дирижировать и теми операми, которые подготовил Рахманинов. Так что невозможно было достичь полной согласованности, художественною единства. А зачем тратить силы ради простой материальной обеспеченности?.. Нет, он твердо решил уйти. Только немного поработает, с Шаляпиным, удивительный талант которого просто пленил Рахманинова….
Пора писать и самому… Почти год тому назад провалилась его Первая симфония. И тогда казалось ему, что он уже никогда не возьмется за сочинительство. Но вот сейчас, снова и снова просматривая партитуру симфонии, проигрывая ее много раз, Сергей Васильевич с каждым разом убеждался, что она действительно в чем-то
Неожиданно Рахманинов вспомнил рассказ об Антоне Рубинштейне. Однажды того спросили, как он относится к исполнению партии Демона певцом Н. Вместо ответа Рубинштейн поставил нож перед спрашивающим перпендикулярно. И он, Рахманинов, мог бы так же ответить, если бы спросили об исполнении его симфонии Глазуновым. Плохо исполнили… Именно исполнение могло быть причиной провала… Если бы симфония была знакома публике и критикам, то они бы обвинили исполнителей, а раз вещь незнакомая и плохо исполнена, то публика, и особенно критики, чаще всего задающие тон в музыке, обвинили композитора… И ничего в этом удивительного нет. Да и никому из его друзей симфония не понравилась в исполнении Глазунова.
А как он устал за эти несколько месяцев изнурительной работы. Ему пришлось дирижировать не только «Самсоном», но и операми «Русалка», «Кармен», «Орфей», «Рогнеда»… За три месяца столько нужно было освоить нового… Было и поучительно, интересно и вместе с тем трудно. И все же ему не удавалось достигнуть того, чего он хотел. Все проходило на посредственном уровне. В театре он со всеми ладил, хотя приходилось и ругаться. Мамонтов поверил в него и был всегда ровен с ним, да и Рахманинов к нему относился хорошо…
Рахманинов беспокоился не напрасно: в театре Мамонтова действительно царствовал настоящий хаос. Никто в театре не мог сказать, что будет не только завтра, но и сегодня. Репертуар огромный, а петь некому: увлекающийся Мамонтов мог взять в труппу певца или певицу на какую-нибудь роль только за одну подходящую внешность. Голос, выразительность музыкального исполнения его меньше всего интересовали, авось как-нибудь вытянут. Так и получилось, что большая труппа в 30 человек чаще всего не справлялась с постановкой той или иной оперы.
«Зачем столько негодных певцов набирает Мамонтов, прекрасный человек сам по себе? Разве можно таким делом, как оперный театр, заниматься от случая к случаю?.. Двадцать пять человек из тридцати за негодностью нужно выгнать. Давать также нечего, да и то, что идет, исполняется так скверно, так грязно… За исключением, пожалуй, одной «Хованщины»… От девяноста пяти процентов репертуара нужно или совсем отказаться, или переучивать все по-новому…»
Сергей Васильевич не раз предлагал Мамонтову обратить внимание на художественную сторону постановок, не гнаться за сомнительным успехом у публики и поработать над качеством исполнения. Но…
Вот и на этот раз Рахманинов шел с твердым намерением высказать Мамонтову все, что он думает по поводу сложившегося репертуара.
Как всегда, Мамонтов был не один. Разговора могло не получиться.
— Савва Иванович, — заговорил Рахманинов. — Мне передали, что вы собираетесь возобновить «Аскольдову могилу» и «Громобой» Верстовского?
— Да, думаю, что эти оперы соберут массу публики.
— Театр не достигает ни высокого художественного, ни коммерческого уровня. Ну, скажите, пожалуйста, будет ли толк от этих опер? — обратился Рахманинов к Шаляпину, тут присутствовавшему.