Восхождение к Дао. Жизнь даосского учителя Ван Липина
Шрифт:
Когда стемнело, старики отперли чулан и позвали Ван Липина. Ван Липину было очень стыдно за себя, но, увидев, что на улице уже сгустились сумерки, он подумал, что старики, может быть, не заметят его конфуза, вышел из комнаты и, как ни в чем не бывало, отвесил им низкий поклон. Даосы не стали задавать ему вопросов, а сказали только: — Сегодня на этом закончим, возвращайся домой. Опасаясь, что старцы заметят его позор, Ван Липин не мешкая побежал домой. Пробегая мимо ручья, он снял с себя штаны, наскоро сполоснул их в воде и, уже совсем успокоившись, явился домой как раз к ужину. А на вопрос родителей, почему у него мокрые штаны, ответил, что по дороге домой играл с товарищами и по неосторожности упал в лужу. На том разбирательство и закончилось.
С тех пор каждый третий-пятый день Baн Липин уходил
В книге Лао-цзы есть слова: «Достигай предела пустоты, ревностно храни покой. Вся тьма вещей возникает единовременно, а я созерцаю их возвращение». Здесь важно обратить внимание на слово «покой». Когда покой достигает предела, рождается движение: вот в чем нужно прозревать сокровенный смысл всех явлений.
Суть акта «осознания» для даосов заключается в следующем: когда тело и дух человека достигают предельного покоя, в сознании рождается «вещь», Это может быть пейзаж, человек или какое-нибудь событие. Нужно уметь позволить появившемуся образу непроизвольно развиваться, пока это развитие не придет к своему «завершению». Такое «завершение» способно указать на глубинную природу сознания.
Теперь Ван Липин сидел в чулане для того, чтобы осуществить в себе акт «осознания», как его учили даосы. Поначалу он думал так: «Сейчас я сижу в темной комнате. Хотя мое тело не может отсюда уйти, мой дух не знает преград, он может проникать всюду. Ну-ка, что делает нынче мой отец? Работает у себя на заводе, на столе у него разные нужные предметы: письменный прибор, счеты, линейка, с левого края стоит стакан, в стакане горячая вода. Рядом пепельница, а в ней несколько окурков. В левой руке у отца сигарета, он только что затянулся, и изо рта у него идет серый дым. А в правой руке он держит ручку и что-то пишет на большом листе бумаги. Отец сейчас весь ушел в работу, работа у него сложная и утомительная, у него даже на обед времени не хватает. Он и после обеда делает то же самое, и так — каждый день. Наблюдать за ним совсем неинтересно. Переменю-ка я тему… Лучше подумаю о своих друзьях. Они сейчас в школе, идет второй урок, учитель математики объясняет им, как решать уравнение… Нет, это еще скучнее. Все ученики сидят на своих местах, только мое место пустует. Небось, мои друзья сейчас недоумевают, куда это я запропастился. Скорее бы уж кончились уроки и началась игра. Они станут носиться по школьному двору как очумелые. Ну что тут хорошего? Это тоже неинтересно… Да, вот уж и подумать не о чем».
Тут Ван Липин стал вспоминать страница за страницей учебник «Родная речь». Первый урок в нем сопровождался картинкой Великой стены, а рядом красивым почерком были выписаны большие иероглифы: «Стою на вершине горы, смотрю на Великую Стену, что извивается вдали, словно дракон, среди скал и ущелий. Стена сложена из огромных валунов и кирпичей, достигает в высоту нескольких метров, она вобрала в себя труд и мудрость целого народа, она — символ Китая…» Здорово! Когда-нибудь я взойду па Великую стену, посмотрю на прекрасные реки и горы моей страны!
Работа «осознания» неожиданно оказалась для Ван Липина очень полезной. Сидя взаперти в темном чулане, он открывал для себя, что может быть кем угодно в этом мире, что он сам вмещает в себя целый мир. Его воображение, свободно скитавшееся в необъятных просторах, не знало условностей пространства и времени. Все, что он видел — люди, события, предметы — представало перед ним необыкновенно отчетливо и правдиво, точно наяву. Перед ним развертывалась вселенная, наполненная жизнью, в этой вселенной он не чувствовал себя одиноким, и над ним не было властно время. Он мог делать все, что хотел.
Немало беспокойства Ван Липину причиняло чувство голода. Когда он занимался «освобождением от заблуждений», старики не приглашали его есть, а через
Еще он часто мерз в чулане. Погода на дворе стояла уже холодная, ночами случались заморозки. По изменению температуры воздуха Ван Липин, занимаясь «осознанием», даже научился с большой точностью определять время суток.
После двухмесячного сидения взаперти в темной комнате Ван Липни приобрел, как говорится, «первичное понимание» Дао. Видя, что юноша усердно учится и не намерен отступать, старики решили посвятить Ван Липина в ученики.
Дождались благоприятного дня для совершения обряда. С утра небо сияло, как чисто вымытая бирюза, а к вечеру у его восточного края повис бледный диск луны. Дул слабый ветерок, медленно плыли по небу кучки белых облаков. Черные тени легли на холмы у горизонта. По всей земле разлился безмятежный покой. Казалось, природа вокруг уснула. Только в старой кузнице трое стариков не смыкали глаз. Они готовились принять Ван Липина в преемники своей школы.
Руководил церемонией Чжан Хэдао, учитель в шестнадцатом колене. Старики вымылись, облачились в парадные одежды, зажгли благовония и взяли в руки свои «драгоценные мечи» — ритуальное оружие даосского священника. Двое учеников Чжан Хэдао и Ван Липин, встав перед своим наставником на колени лицом к югу, совершили поклонение Небу, Земле и всем патриархам даосского учения. Отбив поклоны, ученики Чжан Хэдао поднялись с коленей и сели рядом с учителем, велев Ван Липину, как младшему ученику, поклониться им. Чжан Хэдао, как учитель школы в шестнадцатом поколении, стал для Ван Липина «наставником-дедом», а Ван Цзяомин и Цзя Цзяои — «наставниками-отцами». Согласно генеалогической книге школы Лунмэнь, восемнадцатое поколение учителей школы должно было иметь в своем имени знак «вечность», и Чжан Хэдао дал новоиспеченному ученику имя «Юншэн», что значит [11] «вечноживущий». Священническое же имя Ван Липина стало «Линли-цзы» — «Божественный муж». Чжан Хэдао зачитал Ван Липину правила жизни даосов, и Ван Липин поклялся перед Небом в том, что всегда будет хранить эти правила в сердце, следовать им в жизни и до конца дней чтить наставников и быть верным правде Дао.
11
По обычаю, родоначальник духовной школы в Китае, будь то какое-либо направление в даосизме или буддизме, народная секта или даже школа ушу, составлял особую словесную формулу (мантру), включавшую в себя разное количество иероглифов. Порядок иероглифов в этой формуле обозначал смену поколений, так что каждый послушник школы должен был иметь в своем имени иероглиф, обозначающий порядковый номер его поколения.
Когда церемония закончилась, Чжан Хэдао усадил Ван Липина рядом с собой и впервые рассказал ему о Великом Дао. Он сказал:
— Великое Дао существует прежде всего сущего. Оно не имеет ни формы, ни образа, ни начала, ни конца. Ему нельзя присвоить имя, и только за неимением лучшего слова его называют «Дао». Ибо оно непостижимо и сокровенно. В иероглифе «Дао» сначала пишутся две точки: левая обозначает солнце, а правая — луну. Тут указывается на Великий Предел, объемлющий мужское начало ян и женское начало инь. Эти две верхние точки символизируют на земле огонь и воду, а в человеке — два глаза, в которых обретается «внутренний свет мудрости». Под точками пишется знак «единица», и он обозначает все сущее в мире. Ниже пишется знак «самость», и это означает «я сам», ибо и небо, и земля, и луна, и солнце, и вся тьма вещей пребывают во мне самом, и Дао не отличается от нашей самости. Все вместе эти знаки образуют слово «голова», а голова — всему начало. Это значит, что постижение Дао — первейшее и самое доброе дело на земле, Под конец мы пишем знак «идти», а идти — значит что-то осуществлять. Мы претворяем Дао в самих себе, и Дао претворяется в целом мире. Таков смысл слова «Дао».