Восхождение
Шрифт:
Дело в том, что работа с турбобурами сама по себе являлась в те дни новацией. При турбобуре вращалась не вся многометровая бурильная труба, «не весь инструмент», как говорят буровики, а лишь сама турбинка на конце его. Новая технология, имевшая бесспорные преимущества, требовала и нового рабочего искусства. Особенно в умении проходить твердые породы. Ведь тут при больших нагрузках легко было и сломать долото турбины. Значит, надо было находить такой оптимальный режим нагрузки инструмента, чтобы не давать турбине останавливаться при очень большом давлении и «прыгать»
«Когда турбина «танцует», вся талевая система у меня прыгает», — как-то сказал мне Беляндинов.
Освоить работу на двух насосах — означало научиться работать по-новому, с еще большими давлениями грязевого потока на турбобур.
И вот ранее ничем особенным не отличавшаяся беляндиновская бригада, работая на двух насосах, прошла скважину с небывало высокой в Туймазах скоростью — 1100 метров. На конференции, которая всегда проводилась в бригаде перед началом бурения каждой новой скважины, рабочие беляндиновской бригады решили начать соревнование с бригадой Ивана Куприянова.
— Он мужик сильный, — сказал тогда Беляндинов, — мы у него учились, а теперь потягаемся с Героем.
Позвонили Куприянову. Вышка его стояла километров за двадцать, он только начинал свою новую буровую. Вызов он принял.
Куприянов, невысокий, крупноголовый, с неторопливыми движениями, полными размеренной силы, поднялся нам навстречу из-за стола.
— Ну, чему ты приехал учиться, Касим Белянович? Скорости у тебя уже лучше моих, и все-то ты у меня выведал давно, — сказал он Беляндинову тем тоном, в котором шутку трудно отделить от серьезного замечания, и тут уж понимай как хочешь!
И слова и тон Куприянова задели Беляндинова за живое.
— Все?! — воскликнул он. — Нет! Многое, конечно, но не все! Подожди, — быстро возразил Беляндинов. — Подожди! Время идет, Иван Дмитриевич. Разве мы живем зря? Мы большой опыт накапливаем каждый день. У человека в работе появится что-нибудь маленькое, новое — очень хорошо! И это надо взять.
— Ну что ж, бери, — задумавшись, ответил Куприянов. И это уже прозвучало вполне серьезно.
Два мастера прошли тогда к буровой по тропинке, протоптанной в снегу. Вахта бурила, пробивая турбобуром толстую, в десятки метров, кремневую породу, встреченную на пути скважины. Долото сработалось, пройдя всего лишь два метра. Молодой бурильщик Михайлов начал при нас поднимать всю свинченную из двадцатипятиметровых бурильных труб колонну, с тем чтобы, сменив долото, опустить ее снова в скважину. Я видел, что Беляндинов с удовольствием хронометрировал четкие, до автоматизма отработанные движения бурильщиков.
...Вот выползает из скважины маслянистое стальное тело бурильной «свечи». Ее мгновенно схватывают железные ладони элеваторов. Вот чуть замешкался на высоте рабочий, отводя верхний конец трубы в сторону (Беляндинов зафиксировал потерю пяти секунд), но рабочий оттолкнул от себя верхний элеватор, Михайлов включил лебедку, талевый блок уже летит вниз, чтобы подхватить новую «свечу», и маленький скоростной цикл заканчивается в одну минуту семнадцать секунд.
— Молодец! Орел! — сказал
— Ты был моим последователем, Касим Белянович, — с неожиданной грустинкой заметил Куприянов, когда мы вернулись в будку. — А теперь мне вроде за тобою следовать. Или подождать еще?
Куприянов дал восемь тысяч метров годовой проходки, но отстал от Беляндинова в скорости, и это, видно, мучило его.
— Подождать? — как-то рассеянно переспросил Беляндинов, о чем-то думая и перелистывая вахтенный журнал. — Зачем, друг, ждать? Следовать надо обязательно, вперед следовать.
...Он как-то сказал мне убежденно:
— Если я мастер, то не позволю скважине втянуть меня в неприятности. Надо знать и предвидеть. Я двадцать лет бурю, и мне не стыдно учиться у всех, всю жизнь.
Буровая № 477 была в районе, где насчитывалось по меньшей мере три известных зоны ухода раствора в пласт. «Катастрофическая» зона находилась на глубине 1350 метров — там струя словно всасывалась в какой-то огромный подземный резервуар. Рядом скважину бурили год, в нее бросали цемент, лом, камни, хворост, даже деревянные столбы, чтобы только создать какой-то остов разрушающимся стенкам.
Беляндинов знал об этом и готовился к трудностям заранее. На большой скорости он подошел к первой зоне, закачивая в скважину приготовленный по своей рецептуре вязкий и легкий раствор, как бы смазанный солидной добавкой нефти. Жидкость обволакивала и укрепляла стенки скважины, турбобур шел вниз, точно купаясь в теплой нефтяной ванне. И Беляндинов проскочил опасную зону.
У него было особое, добытое опытом чутье. Но метод его выходил за рамки принятого, и это встревожило кое-кого из инженеров. Буровую пытались остановить.
— Показатели у раствора неправильные, — говорили мастеру. — Нарушаете норму.
— Зато осложнений не бывает, — отвечал Беляндинов.
Стояла зима, морозы. Глина для раствора так смерзалась, что ее приходилось взрывать. На буровой всегда шипел обогревающий механизмы пар, но холод железа чувствовался и через рукавицы. Если сменная вахта в пургу не могла пробиться к вышке, люди продолжали работать вторую смену, ибо знали, что остановленный инструмент за полчаса будет намертво схвачен землей.
Ночью в будке мастер, надев очки, читал газеты и отогревал своих людей чайком. Он сам кипятил его и разливал, по-отцовски заботливый, деликатный, всегда удивительно спокойный, мудро неторопливый, даже когда на буровой возникали осложнения. Отдыхая, бурильщики включали радиоприемник, и радостно было слушать голос Москвы под свист бушующей под окнами метели.
Беляндинов закончил эту скважину в сорок три дня вместо восьмидесяти шести по плану. Он пробурил ее со скоростью в 1145 метров. В те годы таких темпов не достигал никто во Втором Баку. Скважина встрепенулась, показала первую нефть. В бригаду посыпались поздравительные телеграммы. Беляндинов написал в газету, у меня сохранившуюся: «Можно бурить быстрее. Скорости, которых мы достигли, должны и могут стать массовыми».