Восхождение
Шрифт:
Так рассказывал Лев Георгиевич Жаворонков, начальник инженерно-технической службы экспедиции, секретарь парткома. Ему еще нет сорока. Он худощав, строен, продолговатое лицо, очки и темная бородка делают лицо Жаворонкова немного старше. Он уже успел поработать и на Северном Кавказе, в Ишимбае, на Сахалине, в Березове, теперь — Уренгой.
Жаворонков встречал писателей и показывал поселок. Мы осмотрели порт на реке Пур. Самих буровых в Уренгое — нет.
Вышки разбросаны по тундре. Особенно их много там, где поднимаются ныне дома нового города. Это неподалеку, но, конечно,
Летом никакой дороги к Ягельному по земле нет. Первые строители прибывали сюда по зимнику, ставили вагончики.
С чего начинаются ныне города? С первого кола, вбитого в землю, с первой палатки. Но в тундре трогать землю вечной мерзлоты опасно, и здесь города начинаются с первого вертолета, который высаживает десант строителей, с первого сборного вагончика из легких стальных и алюминиевых стен. И еще ныне город начинается с хорошо продуманного проекта.
Проекты для городов тюменского севера делают ленинградцы. Центр Ягельного составят панельно-блочные дома, большие кварталы, утепленный рынок. Вырастет здесь и парк из кустарников и тонкоствольных елочек.
В Ягельном уже живут и работают. Именно здесь прославились трудом бригады разведчиков нефти бурового мастера Героя Социалистического Труда Николая Глебова, Николая Терещенко.
Но все же центр района пока еще в старом Уренгое. Здесь и штаб экспедиции, возглавляемой Подшибякиным и насчитывающей более тысячи человек. Работы хватает!
Все увиденное, узнанное и рассказанное нам и Жаворонковым, и главным инженером экспедиции Николаем Ивановичем Ясеневым, и главным геологом Валерием Михайловичем Мельниковым заставляло пристально всматриваться в поселок, с виду такое обычное тундровое поселение рыбаков и охотников. Я бы сказал, что все это по-особому высветило Уренгой, его новые и старые дома, широкую улицу из бетонных плит (чтобы могли пройти «Ураганы», тяжелые машины).
Здесь есть книжный магазин, библиотека, клуб. Впрочем, в каком так называемом «глухом углу» нет в наши дни книг, нет библиотеки и клуба!
Должно быть учитывая перспективы Уренгоя, как-то снисходительнее относишься к вездесущей мошкаре, которая кишит повсюду. «Комариная столица» — как выразился один из наших поэтов. До Уренгоя мы еще кое-как терпели укусы комарья, но здесь нам выдали накомарники — широкополые белые шляпы с черной длинной вуалью.
— Бывают дни, — сказал Лев Георгиевич, — когда можно бросить легкий женский платок в воздух, и он повиснет на комарах.
Деталь куда как впечатляющая! Но удивительно другое — человек привыкает ко всему. Ни Жаворонков, ни его коллеги по экспедиции — почти никто из них не носит вуалей, не употребляет спасительных мазей.
Когда мы шли в порт, на крыльце здания управления, на мешках и рюкзаках, как на станции, полулежали четверо бурильщиков, одетых по-рабочему, в резиновых сапогах, ватниках. И конечно же без накомарников.
Я спросил у Льва Георгиевича, что они здесь делают.
— Ждут вертолет, чтобы лететь на вахту.
В этом краю вертолетов, где даже маленькие дети знают все
Вечером мы выступали в клубе Уренгоя. То, что вечер уже наступил, можно было определить лишь по часам. Просто продолжался светлый день, и лишь слегка изменилось небо, стало немного голубее, а воздух казался чуть-чуть подсиненным. Все так же ходили по поселку люди, только вечером их меньше, а ночью и вовсе мало. Как ни бела ночь, а поселок спит.
Вот в такой светлый вечер и началась наша встреча с читателями в клубе с окнами, закрытыми шторами от комаров, при электрическом освещении. Я смотрел в зал на молодые в большинстве своем лица внимательных и благодарных слушателей.
Эти скромные рабочие люди, геологи, бурильщики, портовики, врачи, учителя за десяток лет превратили безлюдное и гиблое место в край первопроходчиков. Конечно, кое-кто не выдерживает трудностей — уезжает. Но многие прочно укореняются, и об этом свидетельствует статистика рождаемости. В прошлом году в поселке появилось 36 младенцев, в этом — 60.
Да, это большая и специфическая проблема — оседлости в этом краю. Возить вахтами рабочих из дальних городов — недешево. Надо, чтобы люди прочно вили свои семейные гнезда вблизи новых индустриальных очагов.
— Если бы вы поговорили с Василием Тихоновичем Подшибякиным, — сказал мне Жаворонков, — то наверняка бы услышали от него: развитие района сильно сдерживает отсутствие железной дороги.
Не только Жаворонков и Подшибякин, не только в Надыме и в Уренгое, всюду на тюменском севере говорят о железной дороге.
Более двадцати лет назад началась прокладка железной дороги от Салехарда до Игарки на Енисее. Полотно довели до Надыма. В 1953 году строительство было приостановлено. Видимо, были к тому какие-то веские причины. Только один мотив, о котором сейчас нередко вспоминают, оказался роковым образом ошибочным. Это мнение, что по дороге, идущей вблизи Полярного круга, «нечего будет возить», не будет достаточного объема народнохозяйственных грузов.
Как быстро жизнь опрокинула эти недальновидные прогнозы! По мнению многих партийных работников Ямало-Ненецкого окружкома, в Салехарде отсутствие дороги оттянуло на некоторое количество лет и само открытие месторождений. Не говоря уже о том, что это прибавляет много трудностей в деле освоения края, создания промыслов и северных городов.
Законсервированный участок дороги от Салехарда до Надыма стал быстро разрушаться. «Мертвой дорогой» называется сейчас сохранившееся кое-где полотно со снятыми рельсами. Пролетая на вертолете от Салехарда к Надыму, я видел желтые полоски насыпей. Это земляной пунктир, протянувшийся тонкой прямой стрелкой между двумя городами в этом безбрежии топей и озер.
Смотреть на остатки мертвой дороги — больно. Сколько сюда было вложено человеческих сил, средств!
Однако и восстанавливать сейчас эту дорогу, видно, уже нерентабельно. К Надыму и Уренгою в перспективе ближайших пятилеток должна подойти железная дорога с юга, из районов нефтяного Приобья.