Восковые фигуры
Шрифт:
А Пискунов размышлял озадаченно: кто же он такой, этот с вертлявым задом, перед которым все приседают?
Его выписали на другой день. Инакомыслящие, все в белых венчиках волос, с тоскливой завистью провожали уходящего на волю. Будто большие отцветшие одуванчики припали к прутьям решетки.
Прощались во дворе для прогулок. Вася чуть ли не целую речь заготовил с пожеланием наилучших успехов на поприще, так сказать… Он подмигнул с лукавством. Пискунов слушал рассеянно, перебил:
— А почему меня сразу выписали?
Вася мелко забегал глазами туда-сюда, защебетал, наклоняясь чуть ли не в пояс:
— Слышал краем уха: вас должен
— Вызвать — меня?
— Я вам ничего не говорил!
Пискунов вышел из ворот больничного городка на подгибающихся ногах.
Трудовые будни
День, прошедший в обычной суматохе, подходил к концу, и делать было нечего, но приходилось высиживать: производственная дисциплина.
Жорик по-хозяйски развалился на служебном дерматиновом диване с пролежнями, а ноги задрал выше головы, — в глаза лезли тугие марафонские икры цвета простокваши. Туфли и один носок снял и шевелил пальцем: туфли ему всегда жали, а ноги потели.
Семкин тоже озабочен романом, только героиня его не из будущего прилетела, а из самого что ни на есть настоящего: завалила в институт экзамены и теперь шлепала в редакции на машинке. Тут-то Семкин, порядочный бабник, ее и настигал. Пока Зина шлепала, ручонки его настырные совершали путешествие по всем странам и континентам. Зиночка взвизгивала, но работы не прекращала. Любовные эмоции действовали на нее, как электрический ток на лягушиную лапку: сердечная мышца бурно сокращалась, количество знаков за единицу времени резко возрастало. Когда же дело доходило до поцелуя в шейку, где пряталась интимная родинка, о чем знали далеко не все, машинка не стучала, а прямо-таки пела, заливалась утробной соловьиной трелью.
Вот эти-то любовные перипетии и служили предметом постоянных обсуждений. Семкин трепался без передышки, как заведенный.
— Нет, старик, ты не говори, изюминка у нее есть. Во-первых, она тебя совершенно не стесняется. Снимает все до последней шмотки, не успеваю глазом моргнуть. Полная раскованность…
— Меня? — рассеянно спросил Пискунов, слушавший вполуха.
— Может быть, и до тебя дойдет очередь! — Жора внимательно понюхал носок и сморщил нос. Сердито сопел. — Черт знает, что с этим делать. Потеют ноги, не продыхнешь… А главное, ей ничего не надо объяснять, понимает все с полуслова. Все-таки приятно, когда женщина не ломается… Прописали одну мазь — вонища, на рвоту тянет, не поймешь, что хуже… Говорит — любит, а может, и не врет… Схожу еще раз к врачу… В общем, кажется, я влип, не пришлось бы жениться! Ты что посоветуешь, дружище?
— Есть очень хорошее средство, — сказал Пискунов.
— Какое?
— Мыть на ночь холодной водой ноги. Говорят, помогает.
— Да? — Жорик заинтересовался. — Пожалуй, попробую.
Чтобы скоротать время, решили поиграть в предложенную Семкиным игру, которую тот сам изобрел и Пискунова в нее втянул. Игра была такая: раскладывались на столе полученные редакцией письма, и надо было, не раскрывая конверта, угадать, кто на что жалуется. Оба угадали — ничья, один угадал, а другой нет — проиграл, щелчок цо лбу. Жорик словно сквозь бумагу видел, настоящий талант открылся у человека, а у Пискунова шишка на лбу на глазах росла. Спасло то, что Сем-кин отшиб себе палец. Из-за производственной, так сказать, травмы решили игру отложить. Однако Михаил, азартная натура, подумал: дай-ка попробую еще раз. И угадал. Встал половчее,
— Что же ты меня так щелкаешь! Идиот! — заорал Жорик, хватаясь за зеркало. — Ты кого щелкаешь? Я заведующий редакцией! Псих несчастный! Лечили, да, видно, не долечили.
— Жорик, но это же игра… — оправдывался Пискунов смеясь.
— Я вам не Жорик, а Георгий Иванович, прошу запомнить! — Семкин смачивал водой из графина платок и делал примочки. Заговорил скрипучим тоном через губу: — Оказывается, Пискунов, у вас еще не закончилась история с инцидентом в читальном зале. Приходили тут, интересовались насчет вас. Что за личность. И вообще…
— Насчет меня? — Пискунов обомлел. — Кто приходил?
— Они и приходили. Оттуда, — показал пальцем вверх. — А я еще поручился, сказал, наш человек. Работает по заданию высшего руководства над детективным романом, а зря. Грохнул шкаф с политической литературой, да еще над классиком надругался.
— Жорик, ну ты же знаешь, я сгоряча, на нервной почве… — мучился Пискунов. — А может, еще и валерьянка меня возбудила, целый пузырек…
— Только не надо меня путать! — холодно оборвал Семкин. — Валерьянку ты уже потом выпил. Больно горячий, смотри, как бы не охладили. Почему, думаешь, политических на Север отправляют отбывать срок? Чтобы охладить. Ох плачет по тебе, Мишка, тюрьма!
— А откуда ты знаешь про классика? — Только сейчас дошло. А он-то думал… никто…
Семкин обошел молчанием зловещий вопрос. Жалкий, покаянный вид Пискунова удовлетворил мстительное чувство по поводу щелчка, Жорик смягчился.
— Ладно, может, и пронесет. На всякий случай придерживайся такой версии: мол, книга тяжелая, выскользнула из рук на пол — плашмя, понял? Что и в мыслях не было — надругаться. Слушай, старик, — продолжал Семкин, переходя на деловой тон, — ты же имеешь редкий шанс. Вопрос стоит так: или — или. Понравится роман Илье Спиридоновичу — считай, что вхож в высокие сферы, ногой везде будешь дверь открывать. А если нет, или, не дай Бог, не успеешь… Ну тогда… Мы же взяли торжественное обязательство — выдать к юбилейной дате. Да еще нужно время, чтобы издать. — Семкин озабоченно хмурился..
— Взяли… торжественное обязательство? — Михаил повалился на диван, заговорил срывающимся голосом:
— Жорик, ну я же стараюсь, пробую.
— Да не пробовать надо! Одна попробозала, тройню родила! Писать надо. Когда конкретно закончишь? — И вдруг Семкин повернул лицо, глаза, как из холодильной камеры. — Подожди-ка, так ты, выходит, вообще еще ничего не написал? Ничего вообще?
— Да нет. — мямлил Михаил, язык у него заплетался. — Кое-что уже отнес в издательство. Черновой вариант, — соврал со страху. — Работаю пока… Хвалили…
— Что же ты меня пугаешь, голову морочишь! Значит так. Вот тебе еще неделя, чтобы рукопись лежала здесь, на столе. Соберем общее собрание коллектива, обсудим. Возможно, будут критические замечания, чтобы успеть исправить. Кстати, Илья Спиридонович собирается тебя вызвать, хочет познакомиться с автором, так что готовься.
Пискунов взъерошил волосы и стал неверными шагами мерить кабинет. Повалил стул, споткнулся об него и сам упал. Лежал, растянувшись во весь рост, вставать не хотелось. Подумалось: вот так бы лежать и лежать всю жизнь, а еще лучше взять и умереть.