Восковые фигуры
Шрифт:
А Сидор Петрович решил так: надо разъяснить Захаркину в доходчивой форме, что человека создал труд. Жили когда-то обезьяны на деревьях и питались бананами, и все были довольны, пока одной какой-то эти бананы не осточертели. Спустилась с дерева и стала упорно трудиться, обрабатывать землю, чтобы расширить свой питательный рацион. От нее-то и пошли все люди. Намек был ясен, а доводы убедительны. Была в этом и доля шутки, что всегда кстати, когда разговариваешь с простым человеком. И все же какое-то нехорошее предчувствие грызло: а может, не так надо — иначе…
Повторный
Откуда-то возникло убеждение, что хоть и не появляется больше прекрасная незнакомка, а все же каким-то образом оказывает влияние, и притом в положительную сторону. Теплее на душе стало, меньше злости и тупой безнадежности, из-за которой рука сама тянулась к бутылке. Все думалось, не бросить ли вообще пить, навсегда завязать, но не получалось пока. Если и напивался теперь Захаркин, то с тайной надеждой: а вдруг опять возникнет виденье?
Приход комиссии застал забастовщика в туманных раздумьях о жизни, о самом себе. При виде страхделегата стал с кушетки сползать: почудилось, вот она, та самая половинка, про которую в песне поется. Она или не она? Рухнул на колени, заныл, впадая в прежнее летаргическое состояние:
— Богиня, снизойди, уважь! Тебя люблю, люблю и обожаю. Со мною ты останься навсегда…
Молодая женщина в растерянности пожимала плечами: кажется, ее с кем-то путают. Сидор Петрович был неприятно удивлен таким началом.
— Во-первых, Захаркин, здравствуйте! И встаньте с пола! — Прошелся туда-сюда с озабоченным видом. — Как сон, аппетит?
— Без промаха летит! — заверил забастовщик, отряхиваясь.
— А во-вторых, почему это Мария Ивановна должна с вами остаться навсегда? Она здесь лицо официальное. Поищите другое время для любовных объяснений. — Прищурясь, переводил взгляд с одного на другого. — Вижу, вытаки близко знакомы! Как встретятся, так начинают, понимаешь, фильтровать… то есть флиртовать…
— Да уж ближе некуда! — Захаркин осклабился и нахально подмигнул.
— Как это, как это? — озадачился заместитель, шокированный.
— Врет он все! — воскликнула Маша покраснев. — Сочиняет, сами что ли не видите! Язык, как помело.
Захаркин многозначительно повел очами, загадочно усмехнулся.
— Сочиняю, значит? Так… — Выдержал паузу. — А кто бедрами крутил и зеркальцем баловался? А кто на мой балкон лазил? По ниточке. А кто… Ну и так далее… — Забастовщик великодушно умолк. Разговор принимал совсем уж какой-то дурацкий оборот. Сидор Петрович резко повернулся.
— Захаркин! Идя навстречу знаменательной дате, автобаза работает не покладая рук! А вы…
— А он в это время разлеживается на кушетке и морально разлагается! — подхватила Маша ядовито и сделала губы подковкой. — Не может даже в бухгалтерию зайти, зарплату получить! А я, между прочим, начислила… — Была сильно разобижена, что никакого интереса к ней не проявлял, хоть вроде бы и обещал.
— Приду, приду, — сказал Захаркин. — Святое дело. — В голове у него, похоже, просвежело, прояснилось. Сел на кушетке, улыбчиво страхделегата разглядывал. Проговорил, почесывая шерстяную грудь: — Надысь такую историю слышу: тут у нас две старушки живут, лет обеим по девяносто. И вот одна другой высказывает свою задумку: чего мне больше всего хочется, сестрица, так это посмотреть, как я буду смотреться в гробу. Ну уложили ее, убрали цветами,
Маша не выдержала, фыркнула. И поплатилась за утрату бдительности. Забастовщик страстно ее Ущипнул. В следующий миг она оказалась в железных лапах молодого питекантропа. Мелькнули принадлежности дамского туалета цвета осеннего неба. Визжала, дрыгала ногами, пыталась даже кусаться, ибо ощутила всю унизительность этой сцены, а главное, в присутствии постороннего. Оба рухнули на кушетку, ответившую привычным старческим кряхтением.
Сидор Петрович вынужден был вмешаться, но и вдвоем они не могли справиться: Захаркин был силен, как слон.
— Под мышками пощекочите! — советовал он Маше, отдирая от нее хулигана.
— Чем же я пощекочу, руки держит…
— Ишь, подсуетилась, — шипел заместитель ядовито. — На балкончик она залезла! Да еще по ниточке! Могла упасть. Хороший пример для подрастающей смены. Дура набитая!
— От дурака слышу! — шипела в ответ.
Наконец изловчилась, пощекотала — Захаркин дернулся, завизжал на весь дом, выпустил. Растрепанная, красная, страхделегат вскочила, и — раз — влепила пощечину. Рука у нее — о-го-го! Захаркин качнулся, с кривой ухмылкой откинулся на кушетке, потирал ушиб.
— Так… За хорошее отношение да по морда-са-м! А тоже разговорчики, обещалочки! Такая, значит, у нас любовь! Жениться на ней хотел…
— Нечего с ним церемониться, увольнять и все! Да от него же сивухой разит. Чувствуете?
— У меня нос заложен.
— Вечно у вас что-нибудь заложено!
— Что ты сказала, я не расслышал? Ах ты курица! — Захаркин двинулся головой вперед.
— Прочисти уши, бугай рогатый! Нажрался водки, хулиган! Нужен мне такой муж, как собаке пятая нога! А вот тебе еще на закуску! — Маша сделала стремительный выпад. В следующий момент Захаркин летел кубарем, на ходу сшибая стол и стулья. Дала выход накипевшей обиде сполна.
Сидор Петрович бегал вокруг, призывая не отклоняться от регламента, соблюдать процедурную чистоту.
Захаркин сидел на полу, всхлипывал, потирал затылок.
— Нет, за что она меня оскорбила? В душу плюнула и ногой растерла.
— Чем же она вас так уж оскорбила? — сомневался заместитель.
— Ничего себе! Головой об стенку… члена профсоюза! Вон даже вмятина осталась! — Захаркин провел по стене ладонью. Штукатурка и в самом деле отлетела. — А я еще подумал, как вы пришли… — Забастовщик шумно высморкался. — Думаю, ну все, берусь за штурвал… Да неужто, думаю, можно допустить такое, чтобы из-за меня весь родной коллектив… квартальной премии лишился… — Захаркин всхлипнул. — А теперича…
Вот оно как повернулось. Сидор Петрович смотрел с укоризной, досадовал на себя, что не рассказал про обезьян, упустил возможность. Маша мучилась угрызениями совести. Захаркин лег на кушетку пузом вниз, чесал себя пяткой. Наступила тяжелая пауза.
И вдруг послышались странные булькающие звуки — такие звуки насморочного характера издает водопровод, когда вода с силой вырывается из крана вместе с воздухом, — это смеялся председатель комиссии. Даже рот ладонью зажимал, так его разбирало. Заговорил, лукаво прищуриваясь и довольно потирая руки: