Воскресение Сына Божьего
Шрифт:
Эти повествования, прежде всего, вызывают впечатление, что на самом деле евангелисты не говорят нам: «вот что это значит для наших дней, для нашей церкви». Как нет там и никаких признаков существования ранних версий, которые бы стремились это донести. У Матфея Иисус пребудет со своими людьми всегда, но это не значит, что встретить его можно только на горе в Галилее. И, разумеется, Марк не хочет, чтобы читатели «никому ничего не сказали» из–за страха. Лука не думал, что его читатели сами должны пройти по дороге в Эммаус или куда–то еще и встретить неузнанного прохожего, который истолкует им Писания и затем явит себя (чтобы потом исчезнуть) во время преломления хлеба за вечерней трапезой. Иоанн сознательно пишет для тех времен, когда Церковь уже не может видеть и трогать воскресшего Иисуса, но должна уверовать, не видя. Последнее великое блаженство евангелия («Блаженны не видевшее, но верующие», 20:29) проводит принципиальное отличие первых учеников от более поздней Церкви [1944] .
1944
Такое непосредственное пониманиие текста, просто исходя из данных самого уровня прочтения, затрудняется из–за нивелирования изначальных «видений» земного Иисуса последующим христианским переживанием воскресшего Владыки, как это делается, например, в Coacley 2002, гл. 8.
Конечно, можно читать все эти истории как истории «откровения» для другого времени и места. В истории, описывающей
1945
Именно так в Wedderburn 1999, 37.
3. Странные особенности повествований о воскресении
(i) Поразительное молчание Библии в рассказах
Когда мы читаем о воскресении Христа в канонических евангелиях, прежде всего нас поражает, что повествование в них почти начисто лишено ссылок на Библию [1946] . Само по себе это примечательно по двум причинам.
Во–первых, до этого момента рассказы евангелистов не только постоянно восходили к крещендо и наращивали напряжение: общественное служение Иисуса, прибытие в Иерусалим, его деяние в Храме, драматичные предсказания на Масличной горе, последняя трапеза, арест, ночное заседание Синедриона, суд перед Пилатом, само распятие — в них также постоянно наращивалась масса цитат из Писания, библейских аллюзий, ссылок, отголосков. Чтобы это увидеть, достаточно взглянуть на библейские ссылки на полях Мк 11–15 [1947] . Даже рассказ о погребении насыщен библейскими отголосками. После всего этого повествование о воскресении оставляет впечатление чистого соло флейты, заигравшей новую мелодию, когда оркестр умолк. Но если евангелисты, как на том настаивает традиция их изучения, были столь свободны со своими источниками и могли их развивать, расширять, толковать, подгонять под богословие и, прежде всего, насыщать библейскими ссылками, почему же они не сделали этого именно в таком важном месте?
1946
Кратко об этом в Williams 2000, 195.
1947
Многие издания Нового Завета содержат такие ссылки. Греческий текст в издании Нестле–Аланда дал этому хорошее начало; Оксфордское издание 1898 года Исправленного перевода Библии (Revised Version [Oxford edition]) остается в этом смысле непревзойденным на фоне последующих англоязычных переводов.
Во–вторых, указанное отсутствие библейского орнамента примечательно вот почему. Согласно 1 Кор 15:4 и всей последующей традиции от Павла до Тертуллиана, с самых первых дней, говорилось, что Иисус воскрес «по Писаниям». Это не просто было внешним оформлением в восприятии воскресения; для Церкви было крайне важно, чтобы воскресение воспринималось именно так: Церковь выражала это в проповеди (яркие примеры — Деян 2 и 13), объясняя себе самой (1 Кор 15, 2 Кор 4 и 5), сталкиваясь с критикой извне (линия от Афинагора до Тертуллиана) и так далее. Если бы евангельские повествования продолжали эту линию консенсуса, почему бы ангелу у гробницы, одному из учеников или даже кому–то из женщин или самому Иисусу не вспомнить про отрывок из Библии, который сослужил бы в этой истории свою службу, как это было в других местах в евангелиях? Как просто было бы, например, рассказать эту историю в торжественных и величественных тонах истории об исполнившемся пророчестве. Если на минуту мы поразмышляем над удивительным отрывком из 2 Макк 14:4–15, где царствование Симона Маккавея превозносится высоким стилем, богатым ссылками на разные библейские источники, мы поймем, как можно бы было это сделать:
Иудеи спокойно возделывали землю свою,
и земля давала произведения свои
и дерева в полях — плод свой…
Он восстановил мир в стране,
и радовался Израиль великою радостью.
И сидел каждый под виноградником своим и под смоковницею своею,
и никто не страшил их.
И не осталось никого на земле, кто воевал бы против них,
и цари смирились в те дни.
Он подкреплял всех бедных в народе своем,
требовал исполнения закона и истреблял всякого беззаконника и злодея,
украсил святилище
и умножил священную утварь [1948] .
1948
1 Макк 14:8, 11–15. Что касается библейских отголосков, см., например, Пс 66:6 и описание царствования Соломона в 3 Цар 4:20–34, а также, если говорить о писаниях пророков, связанных с обоими отрывками, например, Ис 17:2, Мих 4:4, Соф 3:10. См. также различные библейские тексты о праведниках, помогающих бедным, хранящих законы, наказывающих нечестивых; а также об украшении святилища, в данном случае снова Соломоном (3 Цар 7:40–51).
Можно было бы ожидать что–то в таком роде, и это было бы естественно, но ничего подобного там нет. По меньшей мере, Матфей был в состоянии использовать Первую книгу Маккавейскую, но он даже и не пытается этого сделать. Не раз мы слышим у него знакомые строчки: «Все же это произошло, да исполнится сказанное пророками…». Иоанн говорит нам, что двое, побежавших ко гробу, «еще не знали Писаний, что он должен восстать из мертвых» [1949] , но он не только не сообщает нам, о каких словах из Писаний идет речь, но не дает даже и намека на них, ни тут, ни позже. Несмотря на то, что прочие места его книги полны библейскими выражениями и образами, так что потребуется несколько книг, превосходящих оригинал по объему, чтобы все эти образы выявить, в последних двух главах, содержащих 56 стихов, можно найти, как я понимаю, лишь четыре библейских аллюзии, и лишь одна из них значима: в 20:22, где Иисус дует на учеников, чтобы они приняли
1949
Ин 20:9. См. Menken 2002, который предлагает весьма неудовлетворительное объяснение, что якобы христология Иоанна завершилась крестом, так что после этого ему уже не нужно опираться на Писание (см. ниже, глава 17).
1950
См. также Пс 103:30, Иез 37:9, Прем 15:11. Из других отрывков Ин: 20:17 перекликается с Пс 21:23 («Возвещу имя Твое братьям моим»); 20:28 с LXX Пс 34:23 («Господь мой и Бог мой»); различные оттенки к образу «пастыря» из Ин 21:15–19 вызывают в памяти, например, 2 Цар 5:1, Пс 22:1; 11:71сл. (хотя, конечно, невозможно указать на овец или пастыря, не пробудив в уме прилежного читателя ассоциации с Писанием).
1951
Лк 24:7, 26, 46.
1952
См. ниже, гл. 16, об одном возможном отголоске Писания; но это все равно отголосок, а не ключевой момент, который мог бы дать толчок для создания всей истории.
Знаменательно, что один критик, возведший герменевтику подозрительности в настоящее искусство, который ярко описывает в других местах, как евангелисты или их источники «архаизировали пророчества», — не в последнюю очередь это касается повествования о распятии, — не может хотя бы начать применять тот же подход к пасхальным историям [1953] . Возможно, поэтому он опирается на подозрение иного рода, заявляя, что пасхальные истории рассказывали различным легитимным авторитетам ранней Церкви [1954] . Но даже если такое предположение правдоподобно (а позже мы увидим, что в целом это не так), это нисколько не объясняет, почему рассказывались истории именно такого рода о событиях с таким содержанием. Довольно рано, как мы могли убедиться в нашем продолжительном обзоре, первые христиане создали ментальную среду библейской экзегезы, чтобы продемонстрировать, что воскресение Иисуса — это именно то, чего надлежало ожидать, и что оно исполняет надежду Израиля, выраженную пророками, и одновременно закладывает основания для их собственной миссии. Но, хотя Матфей, Марк, Лука и Иоанн, без сомнения, в это верят, они не выражают эту веру в рамках своих пасхальных повествований. По каким–то причинам эти повествования не окрашены библейски, что разительно отличает их от подавляющего большинства других евангельских историй, в частности, рассказа о страстях, который им непосредственно предшествует. Я думаю, этому можно найти объяснение, но отложим этот вопрос до того момента, пока мы не рассмотрим еще три удивительных особенности этих повествований.
1953
Crossan 1991, гл. 15. Тем не менее, позднее Кроссан предположил (1998, 568–573), что традиция экзегетики (которую он называет «мужской») была модифицирована в стиле «ритуального оплакивания», относящегося к «женской традиции плача», и что одним из важнейших изменений тут было устранение экзегезы с поверхности текста. «Нет никаких свидетельств о существовании повествования о страстях и воскресении, — пишет он (571), — которое бы не предполагало, не впитывало, не воплощало экзегезу как свою скрытую основу и главное содержание» (курсив оригинала). Это необычное заявление заставляет выдвинуть встречное контрутверждение: нет никаких свидетельств о существовании позднейших экзегетических подходов к воскресению (представленных традицией от Павла до Тертуллиана), которые бы не предполагали, не впитывали, не интегрировали, не воплощали историю как свою видимую основу и главное содержание.
1954
Это мнение популяризируется, например, в Wickens 1977; Pageies 1979, 3–27; Gager 1982.
(ii) Поразительное отсутствие в рассказах надежды, касающейся индивидуальной судьбы верующих
Вторая особенность пасхальных повествований, вызывающая немалое удивление, также касается того, чего в них не хватает. Если бы я писал книгу другого рода, было бы уместно обратить на эту особенность внимание тех, кто организует пасхальное богослужение, в частности, говорит проповеди и выбирает песнопения, но оставлю это для другого случая. Когда мы как историки стремимся понять, о чем эти повествования, как их понимали авторы и где их место в представлениях первых христиан, мы сталкиваемся с одной очень странной и очень удивительной вещью: в них нигде не упоминается надежда христиан на будущее.
И это, без сомнения, идет вразрез с популярными представлениями большинства западных христиан, католиков и протестантов, консервативных или либеральных. Тысячи гимнов, миллионы проповедей, не говоря уже о стихах, изображениях, службах, темах для размышления сосредоточены на «жизни после смерти» как на центральной проблеме, центральной теме, вокруг которой все выстраивается, и эта направленность настолько исказила представление о пасхальных повествованиях, как будто они рассказывают о «жизни после смерти» и о том, что все верующие в Иисуса в конечном итоге ее обретут. Но как мы видели, рассматривая надежду на грядущее у христианских авторов первых двух веков, это не совсем так: их надежда всегда касается телесного воскресения после «жизни после смерти». Но в пасхальных повествованиях есть одна особенность, достойная внимания: во всех четырех канонических рассказах нет никаких «уходов на небеса после смерти», «жизни после смерти», «вечной жизни», ни даже «воскресения всех людей во Христе». Если думать, что Матфей, Марк, Лука и Иоанн хотели рассказать о том, что «Иисус воскрес, следовательно, воскреснете и вы», то следовало бы признать, что они справились со своей задачей крайне плохо [1955] .
1955
Может показаться, что Ин 20:31 представляет тут исключение: как говорит Иоанн, воскресение должно убедить вас, что Иисус является Мессией и что, если вы верите в него, вы «будете иметь жизнь во имя его». Но тут, как и вообще у Ин, «жизнь», хотя она и продолжается после смерти тела, есть то, что верующий имеет уже сейчас. Можно подумать, что другое исключение представляет рассказ Мф о святых, вставших из могил. Этот эпизод загадочен во многих аспектах (см. ниже, гл. 15), в частности, тем, что он не указывает на то, что случится со всеми праведниками в свое время. Третье исключение действительно является абсолютным исключением: это пространное окончание M к, где говорится «кто уверует и крестится, спасен будет, а кто не верует, осужден будет» (16:16). Ничего подобного в аутентичных повествованиях нет.
Вместо этого повествования говорят о продолжительной миссии в рамках этого мира: «Иисус воскрес, поэтому вам предстоит поработать». Это очень четко видно у Матфея, Луки и Иоанна; даже у Марка женщины оставлены со срочным заданием (выполнят они его или нет, об этом мы поговорим ниже), а весть ангела, которая через женщин обращена к ученикам, особенно Петру, предполагает, что это касается и апостолов. Эта миссия четко соответствует миссионерским императивам, выраженным в Посланиях Павла и в Деяниях Апостолов.