Воскресение Сына Божьего
Шрифт:
Но тут не содержится никакого упоминания о грядущем воскресении или о том, что мы будем «с Иисусом» в посмертном существовании [1956] . И самое поразительное, что эта особенность пасхальных повествований отсутствует в любом упоминании о воскресении у Павла и во всех других текстах Нового Завета, за исключением евангелий и Деяний апостолов, а также в упоминаниях о нем в более поздней литературе. Когда Павел говорит о воскресении Иисуса, он снова и снова связывает это с воскресением его народа; самые известные отрывки на эту тему — 1 Кор 15 и 2 Кор 4 и 5 — посвящены этому вопросу, и ключевой аргумент в таких отрывках, как Рим 8:9–11 и 1 Фес 4:14, тесно связывают эти два представления: воскресение Иисуса и воскресение его народа. Первое Послание Петра отражает тот же самый ход мысли: по великой милости Бога вы возрождены к живой надежде, к наследию неувядающему, через воскресение Иисуса Мессии из мертвых [1957] . Павел указывает на воскресение Иисуса, не устанавливая прямой связи: как мы видели, во вступительном и заключительном богословском доводе Послания к Римлянам он заявляет, что воскресение Иисуса доказывает,
1956
Подобным образом, и в повествовании о вознесении (в Лк и Деян) никто не говорит, как я однажды прочел в черновике киносценария: «Он ушел на небеса, и однажды мы тоже попадем туда». Как консультант фильма, я выразил свой несогласие, и сценарий был изменен.
1957
1 Петр 1:3сл.
1958
Рим 1:3сл.; 15;12. См. выше с. 267–271, 292сл., 620сл.
В раннехристианской литературе мы найдем небольшое количество текстов, где воскресение Иисуса упоминается без четкой связи с упованием христиан на грядущее: в подавляющем большинстве этих текстов подобная связь прямо изображена. Но про евангелия даже нельзя сказать, что тут имеется хотя бы обратное соотношение. Никакого соотношения одного с другим нет вообще. Если бы мы располагали только повествованиями о распятии и воскресении Иисуса, нам бы и в голову не пришло, что кто–нибудь когда–либо мог увидеть тут основу для надежды на жизнь за гробом. Эти истории рассказывают о чем–то совсем ином: об оправдании Иисуса, о доказательстве правоты его притязаний на мессианство и о том, что он послал своих последователей как своих вестников, которые возвестят миру о его новом, удивительном, но праведном правителе. Мы, как и в предыдущем случае, отложим объяснение этой загадки, пока не рассмотрим еще две удивительных особенности пасхальных повествований.
(iii) Поразительный портрет Иисуса
Еще одна, третья особенность историй о воскресении должна нас удивить, особенно если мы вспомним главу 4 и описанные там иудейские представления о воскресении иудаизма периода Второго Храма. Если, как считает исследовательский консенсус, эти истории написаны как взвешенный вероучительный текст Церкви, снова и снова выражающей свою веру, следовало бы думать, что эти истории отразят известные места из Ветхого Завета, в которых имеются элементы, касающиеся «воскресения».
Но этого нет. Кроме того, эти повествования никогда не изображают Иисуса небесным существом, светящимся и сияющим. Ослепительный свет преображения тут не горит, и это подрывает основы старой теории о том, что преображение представляет собой смещенный рассказ о воскресении (как и тот факт, что ученики на Фаворе без труда узнают Иисуса, несмотря на сияние). Когда ученики видят или встречают Иисуса, это совсем не похоже на небесное видение, на видение кого–то в ослепительном свете, поражающем сиянии или на облаках, что можно найти в иудейской апокалиптической традиции или в мистицизме Меркабы [1959] . Что бы мы ни думали про обращение Павла (глава 8 выше), эти повествования совсем иного толка [1960] . Как бы мы ни понимали способ видения Иисуса в Откр 1, мы не найдем никаких соответствий ему в евангельских повествованиях. Другими словами, не похоже на то, что, возможно, евангелисты или их источники стремились показать, что Иисус возвысился до позиции божества или вошел в небесную славу. Не видно там и намерения показать, что Бог Израилев оправдал надежды Иисуса, что его смерть была успехом, а не поражением, и что библейские ожидания ныне исполнены. С этой точки зрения, Иисус в евангельских повествованиях представлен как человек среди других людей.
1959
Суждения в Dodd 1967, 34.
1960
Perkins 1984, 137: несмотря на апокалиптические образы во всех других текстах, тут Иисус все еще Иисус.
Это легко проверить, если мы подумаем о иудейских текстах о «воскресении», популярных в эпоху Второго Храма. Предположим на миг, что христианская община или автор–христианин 40–х, 50–х или 60–х годов I века изучал Писания и теперь хочет рассказать о смерти Иисуса и о том, что Бог на его стороне, через выдуманную историю его «воскресения», которая бы отражала библейский контекст. К какому бы тексту Писания тут можно было бы обратиться? Есть один такой отрывок, возвышающийся над всеми остальными, для иудеев и того периода, и позже. Это Дан 12:2–3:
И многие из спящих в прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление. И разумные будут сиять, как светила на тверди, и обратившие многих к правде — как звезды, вовеки, навсегда.
Как мы уже видели, этот текст выбрал современник Иисуса, автор книги Премудрость Соломона, когда он предсказывает, что праведники воссияют и будут подобны искрам, бегущим по стеблю [1961] . Но евангельские истории о воскресении Иисуса как будто об этом и не слышали. Почему–то Иисус там не сияет светом звезды.
1961
Прем 3:7,
С другой стороны, Иисус почти привычно изображается телесным существом, тело которого, мягко говоря, необычно. Тот же текст Луки, где говорится, как Иисус ест печеную рыбу и предлагает ученикам прикоснуться к себе и увидеть, что он настоящий, говорит также и о том, что Иисус появляется и исчезает по своему желанию и что при одном явлении двое из его близких друзей и сотрудников его не узнали, и наконец, что он был взят на небо [1962] . Один и тот же текст Иоанна рассказывает, как Иисус предлагает Фоме прикоснуться к нему, даже вложить свой палец и ладонь в раны от гвоздей и копья, и одновременно — как Иисус дважды проходит сквозь запертые двери, говорит о том, что «должен отойти ко Отцу», что еще не исполнилось, и его лишь отчасти узнают, даже когда он выполняет привычное действие — предлагает еду [1963] . Тот же текст, который описывает встречу Иисуса со своими последователями на горе, когда он посылает их приобретать учеников во всем мире, допускает, что «некоторые усомнились» [1964] . Тут бы, как писал К. С. Льюис, нас должен охватить страх и трепет (что, я уверен, редко случается с историческими критиками) [1965] . Что пытаются нам сказать эти истории?
1962
Лк 24:42сл., 39, 16, 31, 36, 51. О том, что его не узнают, см. Polkinghorne 1994, 114. Об отличии «реальности» от «видения» у Луки см., например, Деян 12:9, 11.
1963
Ин 20:27, 19, 26, 17; 21:12.
1964
Мф 28:16–20.
1965
Lewis 1960 [1947], 152. В Coakley 2002, 135, 140сл., обращается на это внимание, но, на мой взгляд, не делается из этого безупречно верного вывода.
Есть одна вещь, которую они не делают, несмотря на старое мнение ученых, о котором я уже говорил: они не пытаются опровергнуть докетизм [1966] . На мой взгляд, совершенно неправдоподобна мысль о том, что подобные повествования, особенно Луки и Иоанна, появились на позднем этапе развития традиции, когда людям впервые пришло в голову, что правильно бы или срочно нужно бы заявить о несомненной телесной природе воскресения Иисуса. Представление о том, что традиция в процессе своего развития внутри Церкви перешла от раннего эллинистического периода (в данном случае, от идеи о более–менее «бестелесном» загробном существовании) к иудаистскому позднему периоду (в данном случае, к идее о более телесном «воскресении»), с любой точки зрения странна и, хотя так было принято думать в XX столетии, требует пересмотра как мнение исторически беспочвенное да и просто противоречащее здравому смыслу. Если и происходило развитие, то модель Иосифа Флавия, например, показывает нам, что оно бы шло по линии эллинистической «спиритуализации» традиции, а не по пути повторной иудаизации. Гораздо вероятнее было бы, если бы изначальное крайне иудейское мироощущение христианства к концу века уступило, под давлением каких–то обстоятельств, более эллинистическому, — хотя и это положение требует тщательного исследования, если мы хотим так думать. Если взять наши тексты, то бессмысленно представлять себе Луку, который намерен написать антидокетическое повествование о подлинно человеческом теле Иисуса, но при этом настолько забывшего о своей важной цели, что Иисус в его рассказе то является, то исчезает, его не узнают, а в конце концов он восходит на небо. То же самое можно сказать и об Иоанне [1967] .
1966
Антидокетическую теорию принимает как нечто само собой разумеющееся, например, Хофман (Hoffman 1987, 60). Гоулдер (Goulder 1996, 56сл.) во многом с ней заигрывает. См. резюме по этой теме у Перкинса (Perkins 1984, ПО, п.). Напротив, Муддиман (Muddiman 1994, 132) справедливо отвергает ее как «наиболее неправдоподобную» (в Muddiman, 132–134 кратко повторяется ход мысли из этого раздела настоящей книги).
1967
О том, что из этого следует, см. Polkinghorne 1994, 115, где автор цитирует Baker 1970, 253–255: Иисус — не ослепительное видение, но и не ожившее мертвое тело.
Опять–таки, невозможно объяснить эту загадку тем, что евангелисты применяли богословие Павла или позднейшей традиции. Как мы видели, Павел также воспринимает Иисуса как телесное существо, хотя телесное и по особенному, что было основой его представлений о человеческой природе, которая при последнем искуплении станет и телесной, и преображенной. Но Павел подчеркивает неразрушимость этой преображенной природы (тот факт, что ни воскресший Иисус, ни его воскресший и преображенный народ уже никогда не вкусят смерти), но образ воскресшего Иисуса в евангелиях никак не выражает этот поразительный факт. Там вроде бы говорится о «трансфизической» природе (в том смысле, какой я упоминал в главе 10), но авторы как будто еще не привыкли к ней или не сделали отсюда всех возможных выводов.
Нам еще остается рассмотреть историческую загадку повествований о Воскресшем у Матфея, Луки и Иоанна. А пока обратим внимание на еще одну удивительную черту, после чего уже попытаемся ответить на поднятые вопросы.
(iv) Поразительное присутствие женщин
Один из самых ярких моментов, общий для четырех канонических повествований, чем они отличаются как от Евангелия от Петра, так и от традиции 1 Кор 15:3–8 (может быть, это единственный пункт, объединяющий два последних текста), — это то, что рассказ начинается с женщин. Это, наверное, самая явная из всех удивительных особенностей этих повествований, и сейчас мы ее кратко опишем.