Воскресший гарнизон
Шрифт:
Клыков не был военнопленным в привычном смысле этого слова. В полиции приднестровского Подольска объявилось несколько бывших сотрудников советской милиции, которых тоже использовали в основном для раскрытия сугубо уголовных преступлений. Так вот они поведали Штуберу, что летом сорокового в их краях объявился некий «народный мститель» Дмитрий Клыков, по естественной уличной кличке «Клык». Он происходил из древнего местного рода зажиточных крестьян, которых коммунисты выселили куда-то за Урал. Но даже там отец Дмитрия, тоже слывший силачом, однако, в отличие от сына, отличавшийся более кротким характером, чем-то не угодил местным чекистам.
Когда те заявились к нему в дом, чтобы арестовать,
Поняв, что отступать им теперь некуда, отец схватился за винтовку, однако Дмитрий попридержал его, сказав: «Ты не вмешивайся, этот грех я беру на себя» и спокойно вышел во двор, где за воротами, у подводы, курили двое ничего не подозревавших солдат. Зная, что арестовывают не парнишку, они не придали его появлению никакого значения. Этим-то Клык и воспользовался: схватив поставленную у подводы винтовку, он одного солдата заколол, а другого схватил за горло и, оторвав от земли, в таком «подвешенном» состоянии задушил. А ведь было тогда днестровскому Гераклу всего-навсего шестнадцать лет.
— Собственно, это всего лишь полузомби, барон, — все тем же вкрадчивым голосом объяснил Гамбора. Любую информацию, которая от него требовалась, жрец вуду выдавал с таким предостережением, словно делился величайшей тайной, причем делал это в окружении врагов. — Мы всего лишь постарались приглушить все те центры, которые еще способны порождать в его душе чувства страха, сострадания, сожаления и ностальгии.
— Уверен, что не так уж и много пришлось в этом смысле выгребать из отстойников души и сознания Кровавого Зомби.
— О, нет, каким бы отбросом общества ни казался тот или иной индивид, все равно в глубинах его нервной системы и сознания кроется нечто такое, что рано или поздно способно проявить себя стоном души, проблеском гуманизма, издержками семейного воспитания или христовых заповедей...
— А в нашем случае это уже недопустимо, — в свойственной ему ироничной манере признал Штубер. Хотя и помнил, что по природе своей Клык уголовником не был. Зверя в нем разбудила несправедливость, проявленная в отношении его семьи.
— Равно как и проявление обычного человеческого страха, — молвил верховный жрец «Лаборатории призраков», — порожденного инстинктом самосохранения...
— Ну, в этом я с вами и раньше согласен не был, — проворчал штурмбанфюрер. — Мы не можем окончательно лишать зомби-воинов инстинкта самосохранения.
— Но ведь только тогда мы получаем идеальных воинов.
— Тогда мы получаем сего лишь идеальных самоубийц.
— Почему бы не выразиться изящнее: идеальных камикадзе? Испытанных японским оружием и японским небом?
— Да потому что сами японцы уже убедились, что смертнику-камикадзе в большинстве случаев безразлично, как гибнуть. Причем многие стремятся к тому, чтобы как можно скорее покончить с «позорной церемонией жизни». Камикадзе лишены смысла борьбы за жизнь, а значит, и смысла самой борьбы, которая предполагает применение всех воинских навыков, изобретательности, стремления во что бы то ни стало перехитрить, выстоять, победить, чтобы остаться в живых. Их лишили основного стимула воинов всех веков и народов — «победить, чтобы остаться в живых!». Поэтому и японцы, и итальянский князь Боргезе со своими моряками-смертниками в облике людей-торпед, людей-катеров, людей-мин или одноместных субмарин-смертников,
— Мне ясна ваша мысль, барон, — не стал оспаривать его тезисы Гамбора, хотя по колебанию, с которым доктор произнес это, чувствовалось, что согласен он не во всем. Что существуют некие нюансы, о которых он попросту не желает сейчас распространяться.
— Воспитание настоящих камикадзе — это ведь тоже своего рода зомбирование. Только идеологическое. Разве не так?
— Для самурая термин «идеологическое зомбирование» столь же понятен, как и для коммуниста. Кстати, на всякий случай сообщу, что, прежде чем пройти стажировку в роли палача, Кровавый Зомби находился на лесной диверсионной базе в Сербии, в составе группы «фридентальских коршунов» Скорцени. Среди прочих операций отрабатывались побеги из лагеря военнопленных, нападение на часовых, диверсии на железной дороге.
— Я знаком с программой его усиленной подготовки. Но еще раз напоминаю, что вы обещали откорректировать уровень его зомбирования с тем, чтобы Кровавый Зомби предстал перед нами в ипостаси чего-то усредненного между бесстрашным воином и бездушным самоубийцей.
— Именно таким он и предстанет, барон, — промурлыкал в трубку доктор Гамбора.
— Только это позволит вам самому избежать отдыха в зомби-морге, — угрожающе напомнил ему начальник службы безопасности «Регенвурмлагеря».
Как явствовало из «дела» Дмитрия Клыка, которое, вместе со многими другими, оказалось в разбитой бомбой эвакуационной машине, удариться вместе с сыном в бега Клык старший не смог: его давно уже донимали опухшие ноги, да и жена тоже хворала. Единственное, что он мог сделать, это помочь сыну быстро погрузить на подводу убитых, после чего велел забрать оружие и уходить таежной дорогой на Запад, в родные края, на Подолию.
Предав тела чекистов горной реке, Клык вырвал стоявший у дороги столб телефонной линии и, привязав провод к задку, вывел из строя несколько километров линии связи. Может быть, только поэтому об исчезновении чекистов, посланных на хутор Клыка, расположенный чуть особняком от таежного села, узнали только через двое суток. Еще двое суток они пытались выяснить, куда девались чекисты, поскольку хозяин хутора уверял, что никого вблизи него не видел, а сын лишь недавно ушел в тайгу, на охоту.
Выглядел этот шестнадцатилетний мститель значительно старше своих лет. Переодевшись в кожаную тужурку комиссара, он в течение двух недель уходил в сторону Урала, сначала на подводе, затем верхом. Уже у реки Урал, на окраине какого-то села, его арестовали местные милиционеры. Они изъяли у задержанного пистолет и удостоверение личности чекиста, но, закрывая его в местной «холодной», чтобы утром отправить в райцентр, так до конца и не поняли, с кем имеют дело, поскольку, застигнутый врасплох, Клык никакого сопротивления не оказал. Правда, отвечать на вопросы тоже отказался, но это, решили сельские стражи порядка, поправимо, в райцентре язык ему быстро развяжут.
Все прояснилось, когда под утро Дмитрий выломал решетку на окошке, а затем убил ею задремавшего неподалеку, на сельсо-ветовском крыльце, часового. Дверь сельсовета он тоже взломал, чтобы забрать «свой» пистолет. Так, с винтовкой и пистолетом, он и ушел в горы, чтобы через несколько месяцев блужданий объявиться на Подолии, на левобережье Днестра.
Выслушав рассказ бывшего следователя милиции и ознакомившись с явно «расстрельным делом» Клыка, барон вызвал к себе в местное отделение СД начальника районной полиции и приказал во что бы то ни стало разыскать Клыка, который, по слухам, все еще пребывал где-то неподалеку от родного села.