Воскресший гарнизон
Шрифт:
— Кто здесь кого допрашивает?! — возмутился Зебольд. — Может, тебе еще и схему подземелий предоставить?
— Не кипишись, фельдфебель, я ведь просто так, из интереса.
— Самые что ни на есть, — спокойно воспринял его интерес Штубер. — Значит, вас посылали для того, чтобы разведать, создаем ли мы здесь зомби?
— И для этого — тоже. Хотя никто ни в штабе, на в разведке так толком и не мог понять, что за диковинка такая — эти ваши зомби.
— Ну, в деле вы их уже видели.
— Очевидный факт.
— А самое точное определение дал им все тот же Вечный Фельдфебель, который называет их «нелюдями».
Зебольд
— Нелюди, значит, — молвил пленный. — Это мало что объясняет...
— Если честно, нас в эти тайны тоже не посвящают. Там какие-то колдуны африканские колдуют, зельем магическим солдат отпаивают, словом, дела темные.
— Поначалу их вроде бы умерщвляют, а затем воскрешают? Неужели такое может быть?
— Тоже поначалу не верилось. Но, оказывается, может...
— Значит, пленных наших умерщвляете?
— Эти двое, которые повязали вас на острове, были славянами?
— Не похоже.
— Они были тибетцами. Их тут у нас сотни. Но с Тибетом, как вы знаете, мы не воюем.
— Хотите сказать, что это добровольцы? — крайне удивился Корнеев.
— Вскоре прибудет еще одна партия. Утверждают, что около тысячи бойцов. Считай, целый полк. Но есть и какое-то количество славян: русских, сербов, хорватов, поляков. Германцы тоже имеются. Словом, всякой твари по паре.
Зебольд нервно передернул плечами. Он опять задался вопросом: «И все же... Кто тут кого допрашивает? И вообще, почему Штубер возится с этим диверсантом?». Сдержало фельдфебеля только то, что он знал: зря терять время штурмбанфюрер не станет. Другое дело, что замысел его пока что не понятен.
— Кстати, если уж речь зашла о любопытстве, — тут же попытался развеять его сомнения барон. — Какое еще задание, кроме сведений о зомби, вы получили? Как вы догадываетесь, выполнению его ответ уже не повредит.
— Подготовить базу для прибытия основной группы диверсантов, которые должны были взорвать вашу подземную электростанцию. После этого делать партизанские вылазки и готовиться к основному удару в тыл гарнизону во время наступления наши войск.
— Взорвать электростанцию, значит? Именно это я и предполагал. Что может быть важнее для жизни в подземелье, чем свет? — Вслух, провокационно, рассуждал барон. — Тогда существование лагеря в самом деле оказалось бы немыслимым, — признал он. — Наша жизнь в подземельях «СС-Франконии» была бы сведена до жизни в катакомбах.
— Вам когда-нибудь приходилось бывать в катакомбах? — насторожился Корнеев.
— Еще как приходилось. В одесских. В сорок втором.
— В Христа-бога! Неужели в одесских? — забыв на какое-то время о ране, Корнеев не просто повернул голову, а повернулся весь, всем туловищем, по-волчьи.
— Правда, пробыл я там недолго. В роли консультанта по анти-партизанской борьбе. Припоминаю, что первый рейд осуществил в районе села Нерубайского...
—
— А вот второй рейд... Черт, забыл название этих катакомб.
— Уж не гордеевские ли?
— Что-то вы путаете, лейтенант. Катакомб с таким названием под Одессой не было и нет. Во всяком случае мне о них ничего не известно, хотя детально знакомился с картой расположения всех катакомбных узлов.
— Вы правы: нет. Выходит, действительно бывали в тех краях, — сознался лейтенант в попытке проверить барона на вшивость. — Значит, имели в виду усатовские.
— Нет, назывались они по-иному. Ага, вспомнил: мы спускались в катакомбы в районе села Булдынки, неподалеку от лимана и дороги, ведущей на Николаев.
— Даже название села запомнили? Действительно, есть там катакомбы, так что теперь уже сомнений быть не может, — окончательно сдался Корнеев. — Очевидный факт.
— Только не убеждайте, что партизанили там.
— Партизанить не пришлось, а жил я в поселке Кривая Балка, под самой Одессой.
— Знаю, был в этом поселке, — произнес Штубер, однако замечания его русский не воспринял, предпочитая предаваться собственным воспоминаниям.
— Прадед мой, дед, отец, братья — все шахтерами работали, «камнерезами», как они себя называли. В кривобалковских катакомбах, которые смыкались с нерубайскими. Все детство моё там прошло, работать тоже там начинал, а затем уже поступил в училище, потом — в техникум... — лейтенант вспомнил о чем-то своём, далеком и теперь уже навеки уходящем, и все равно мечтательно вздохнул. — Расскажи кому-либо, что дед мой даже жил в катакомбной пещере, и не только он один — не поверят. И это в двадцатом столетии, на окраине всемирно известной Одессы!..
— Теперь понятно, почему для рейда в подземелья «Реген-вурмлагеря» избрали именно вас, — задумчиво кивал Штубер, прохаживаясь по тесноватой, в четыре шага выработке. — Были уверены, что уж вы-то здесь не запаникуете. — И, не давая опомниться Корнееву, сказал:
— Все, лейтенант, благодарю за компанию. Нам пора прощаться. Единственное, что я могу сделать для вас, это позволить умереть достойно. И только потому, что вели вы себя, как подобает офицеру.
Лейтенант перевалился на левый бок и ошалело уставился на штурмбанфюрера. Барон настолько разговорил его, что на какое-то время диверсант попросту забыл, что свидание их будет коротким и что исход его предрешен. Причем приговор германский офицер «зачитал» ему в самом начале встречи. А как же хотелось, чтобы беседа эта была продолжена! Сколько обыденно житейского, человеческого вдруг открылось ему в этих воспоминаниях офицеров двух враждующих армий!
Впрочем, Штубер уже не обращал на него внимания. Проделав какие-то манипуляции с пистолетом, он сказал:
— Растягивать это удовольствие не будем. Исповедь вашу мы уже выслушали, а на предсмертную молитву десяти минут вам хватит. Как считаете, лейтенант?
— Вполне достаточно, — простонал тот.
— Очевидный факт, как не раз, причем совершенно справедливо, сами же вы изволили заметить. Курок уже взведен, — кивнул барон фельдфебелю Зебольду в сторону двери, предлагая выйти. — Осталось только нажать на спусковой крючок. Кстати, напомню, что у любого раненого диверсанта выбор сведен до минимума: либо он сам добивает себя, либо добивают его. Или, может, я не прав?