Восьмерка, которая не умела любить
Шрифт:
— Васильевская, пятьдесят два, квартира сорок четыре. Живет с мамой. Вера Ивановна, бывшая учительница, преподаватель физкультуры. Как видишь, я не злая. Я — очень добрая.
В этот момент в комнате появился розовый от счастливого волнения Васек. Ботаник подхватил Свету под руку, подмигнул мне и отправился провожать даму сердца в обратный путь. В смысле, до калитки.
— Что происходит?
Голос Заки, в одних трусах по колено спускавшегося по лестнице, оторвал меня от скорбных дум. Кстати, засранец курил гаванскую сигару. Я выхватил ее и с удовольствием пару раз пыхнул ею сам.
— Брат,
Я не ответил. Все-таки неприятно, когда тебя заменяют другим на твоих же глазах. Никогда не прощу Свету.
Меткий стрелок
Наш общий с киноведкой друг Лунатик жил по соседству с банком, который охранял доблестный Шкаф. Что дало мне повод еще раз подумать о том, сколь тесен мир.
Оставив дружеское общение с подозреваемым Шкафом на потом, я поднялся по широкой парадной лестнице на третий этаж и остановился перед дверью подозреваемого Лунатика, с тайным удовлетворением отметив, что номер его квартиры в сумме дает пресловутую восьмерку. «Восьмерка, которая не умела любить», — произнес я не без патетики и нажал на кнопку звонка.
Поистине, в трудные времена мне стоит заняться квартирными кражами без взлома. Просто удивительно, сколь доверчиво отдельные граждане нашей битой-перебитой страны открывают мне двери своих крепостей, без всяких околичностей пропуская внутрь. Высокая крупная дама с синеватыми кудрями, в голубом спортивном костюме и со свистком на груди при виде меня широко улыбнулась.
— Ну, тонкий и звонкий, чем могу быть полезна?
Выглядела она стопроцентной училкой физкультуры — не хватало только свистнуть в свисток и сделать мах ногой. Я улыбнулся столь же широко и даже изобразил полупоклон.
— Я хотел бы видеть Лу… Вадима. Дело в том, что когда-то мы вместе учились в литературном институте, и вот сейчас проходил мимо…
Училка задорно мотнула головой и жестом предложила мне следовать за ней в просторную, с высоченным потолком гостиную. Я осторожно прикрыл за собой дверь и подчинился приказу.
— Вадима нет дома, — проговорила родительница Лунатика, рухнув на диван и закинув ногу на ногу, — но это не значит, что мы не можем просто поболтать. Меня зовут Вера Ивановна.
Я отрапортовал о своем имени-фамилии, что дало физкультурнице повод поинтересоваться моими этническими корнями. После данного предисловия разговор наконец вошел в нужное мне русло.
— Литературный институт, — удрученно вздохнула Вера Ивановна, — это трагедия всей моей жизни. Если б вы знали, молодой человек, как я мечтала видеть сына на спортивном поприще — этаким загорелым атлетом в белых шортах. Но Вадим родился слабеньким, болезненным. Черт знает чьи гены вмешались, но я все-таки добилась превосходных результатов. Каждое утро — пробежки, холодный душ, зимой — лыжи, коньки. Кроме того, безусловно, гантели, тренажеры. Бог мой, в семнадцать он был чистый Адонис — тонкий и звонкий. Я все сделала для того, чтобы его приняли в физкультурный институт, а Вадим, нате вам, без моего ведома подал документы в гадкий писчебумажный вуз.
Я сидел напротив физкультурницы, вдавленный в кресло непостижимым образом Лунатика-Адониса. Словно прочитав по обескураженному
— Идемте, я вам кое-что покажу.
Эту комнату с полным правом можно было назвать молельней: стены ее были сплошь увешаны черно-белыми и цветными снимками, на которых подтянутый, мускулистый Лунатик отжимался, подтягивался на турнике, стрелял из ружья и тягал гири.
Я глазам своим не верил. На одной из стен красовались всевозможные дипломы оного Лунатика за достижения в пятиборье.
— Ну как? — торжествующе уставилась на меня потрясающая женщина и мать. — Впечатляет?
И вправду сказать, более чем впечатляло. Я вспомнил все наши бесконечные студенческие издевательства над очкариком Лунатиком, о том, как всего-то пару дней назад лично схватил его за грудки, и мне стало дурно. Да парень при желании мог свернуть мне шею как цыпленку! Вот уж действительно — внешность обманчива.
— Это мой кабинет, — пояснила хозяйка, заложив руки за спину и в задумчивости прогуливаясь вдоль собственной фотовыставки. — Сам Вадим ни за что не хотел вешать на стену грамоты и снимки. Сказал, что презирает культ тела и силы, дескать, мозги и душа — вот сокровище человека. Сын даже в детстве никогда не дрался. А я вот, если меня ударят по правой щеке, левую не подставлю.
Глядя на внушительную фигуру дамы, можно было поверить ей на слово.
— Значит, Вадим пятиборец? — вежливо уточнил я. — Странно, он никогда не походил на спортсмена. А как же его плохое зрение?
Вера Ивановна небрежно махнула рукой.
— Последствие травмы. Сыну в буквальном смысле упал на голову кирпич с крыши. Мне кажется, Вадим сам притянул его усилием воли, чтобы бросить занятия спортом. Но, между прочим, в тир продолжает ходить и даже в очках стреляет превосходно.
Разумеется, я взял ее замечание на заметку.
Девушка, которая слишком многих знала
Лето продолжалось, солнце жарило, антиперспирант не давал мне потеть, а круг подозреваемых все ширился. Итак, застрелить изменщиков Каси могли защитник семейной чести Шкаф, очкарик Лунатик, прячущий под одеждой тело Адониса, киноведка Света, подозрительно часто мельтешащая в моем доме, а кроме того, еще масса неучтенного народа, улики против которого я могу отыскать в любой, самый невинный момент.
Придя в себя после открытия нового имиджа Лунатика и мысленно поклявшись никогда больше не хватать его за грудки, я направился к банку, на крыльце которого стоял, грея конопатый нос на солнышке, не кто иной, как Шкаф. Вот этот при всем желании не смог бы скрыть свои мужественные пропорции ни под каким барахлом — прямо Шварценеггер, весь как на ладони.
— Привет, — проговорил он, как всегда, негромко. — Гуляем?
— Вроде того, — согласился я. — А ты трудишься?
Парень кивнул. Я глубоко вздохнул и решил-таки провести мини-допрос.
— Послушай, только без обид, ты мог бы ответить мне на некоторые вопросы?
Шкаф посмотрел удивленно и с готовностью кивнул.
— Был ли ты в Москве в мае этого года и чем занимался? — выпалил я. — Вспомни, пожалуйста.
Выражение удивления на его лице усилилось, Шкаф даже затылок почесал.