Восьмерка
Шрифт:
Он бы повыл, но боялся, что из-за двери его точно услышат. Новиков зажмурился и, только зажмурившись, вспомнил, что опер почему-то был в майке.
Вскочил, еще раз посмотрел в глазок: Господи, милый мой Боженька, да это сосед.
Враз забыв, где у него и какие замки, Новиков бросился открывать дверь с таким рвением, как будто сосед ему принес весть о вечной отсрочке от тюрьмы, сумы, армии и Гарика.
— Чего? — спросил Новиков, улыбаясь и слегка приплясывая.
— Мать дома? — спросил сосед.
— Нет, — ответил
— Ну, тогда ты дай сотку, — сказал сосед.
Мать, ввиду того что отец пил мало, не считала пьянство тяжким грехом — зато позволяла себе одалживать соседу сверху и еще одному — этажом выше, считая это благим и нужным делом; тем более что оба эти соседа каждый август помогали отцу подделывать дачу, а матери собирать картошку — отец совместной работы с матерью не переносил.
— А сколько времени? — спросил Новиков.
— А ты что, как магазин, только до двадцати трех выдаешь? — спросил сосед неприветливо.
— У меня нет, — сказал Новиков.
— Без пятнадцати одиннадцать, — ответил сосед почему-то на предыдущий вопрос, видимо посчитав реплику Новикова про то, что у него нет, излишней и вообще не звучавшей.
Новиков пожевал губами, разглядывая соседа и удивляясь себе, как же он мог его спутать с опером.
— Магазин продает до двадцати трех, — сказал сосед несколько раздраженно.
— У меня правда нет, — ответил Новиков и закрыл дверь.
Постарался как можно быстрей забыть, что напугался опера, — и просто заснуть.
И получилось.
Сосед между тем не унялся. Он снова позвонил. На этот раз уже было утро, а подходящего сна под звонок не случилось.
Зато Новиков почувствовал, что отлично выспался.
«Наверное, еле ночь перетерпел, — подумал он иронично о соседе. — Продают-то с девяти утра…»
Новиков не стал влезать в тапки — утром это получалось у него плохо и не метко, а пошлепал босой к дверям. На всякий случай все-таки глянул в глазок — действительно сосед.
И только когда уже провернул замок, вдруг понял, что на этот раз сосед был не в майке, а в легкой кожаной куртке, которой никогда не носил.
Замок уже был раскрыт, дверь Новиков еще не распахнул и стоял, привалившись к ней плечом, держась горячей и мокрой ладонью за ручку.
— Да ладно, открывай, раз уж начал, — совсем близко произнес знакомый голос, и Новикова толкнуло дверью в грудь.
— Один я, один, не ссы, — бубнил опер, давя на дверь.
Новиков отступил, смешно перетаптываясь пятками.
Опер зашел, глянул Новикову через плечо, в комнату, прислушался и спросил не без некоторой даже приветливости:
— Один? Уехали родаки-то? Я как знал. Привет. У меня разговор к тебе на пять минут.
Новиков стоял пред опером в трусах и чувствовал себя отвратительно.
— Может, оденешься? — предложил опер. — А я тебя внизу подожду. Я там в машине. Ага?
Он назвал нерусскую марку, блатные цифры госномера и вышел,
Новиков, сам себя не помня, вернулся в комнату, упал на кровать и накрылся одеялом.
«Позвонить Лешке? — подумал. — Ларке?.. Или этим, как их… защитникам прав? Полицию вызвать? И что я им скажу: ко мне приехал опер, ждет меня в машине?»
Какое-то время Новиков лежал под одеялом, пытаясь убедить себя, что он спит. Ничего нет вообще, ничего не было.
Потом встал и начал одеваться.
Опер сидел и слушал музыку. Когда Новиков подходил, опер выдул дым в окно и радостно улыбнулся.
«Черт знает что», — подумал Новиков, с трудом не улыбнувшись в ответ.
Он уселся в машину, на заднее сиденье, опер сразу тронулся, мельком и непонятно взглянув в зеркало заднего вида.
В машине было тепло, бубнило радио, минуты три они ехали молча, Новиков иногда жмурился, ничего не понимая.
— Зачем актрису напугал? — спросил опер. По голосу было слышно, что он улыбается.
— Какую актрису? — быстро переспросил Новиков.
— А вот в том дворе, куда тебя опять зачем-то занесло. Зачем ты ей орал, что она старая и слепая блядь?
Новиков не нашелся, что ответить, вспомнив свою недавнюю выходку.
— На самом деле на вас указала жена дворника, — рассказал опер, голос его был ироничен и незлобен. — Совсем, кстати, не слепая. Тупая только. Сто пятьдесят килограммов веса, сидит у окна целыми днями… И она же нам сигнализировала, что ты приходил дважды. Один раз с этим твоим Алексеем, когда вы в какого-то крашеного чайником кидали… А потом без Алексея — когда ты актрису напугал. Так и будешь теперь в этот двор ходить, как, это… в музей? — опер снова посмотрел на Новикова в зеркало заднего вида, и глаза его были смешливы.
Новиков сидел молча, дыша через нос.
— На административочку потянет твое деяние, — вдруг посерьезнел опер. — Штраф вполне можно оформить или сутки. Хотя, если с умом, то можно и на «хулиганку» раскрутить. Статья за хулиганство, знаешь?
Новиков не отвечал.
— Хотя откуда тебе знать, — закончил опер серьезно. — Ты ж не хулиганил ни разу в жизни.
Путь был недолгим, они остановились возле каменного, невысокого пристроя к гостинице.
Некоторое время сидели молча, опер будто забыл про Новикова. Потом очнулся.
— Вылезай, что ли, — сказал. — Пойдем, чего покажу.
Через минуту они спустились по ступенечкам куда-то вниз. В маленьком и теплом фойе сидела женщина, вскинувшая подобострастный и приветливый взгляд на опера.
— Привет, Макаровна, — сказал опер.
— Приехали? — ответила Макаровна ласково. — А вас там ждут уже.
Прошли коридорчиком, и только тут, по запаху и шуму воды откуда-то из помещений, Новиков догадался, что они в сауне.
Опер раскрыл дверь и, сделав короткий жест рукой, пригласил Новикова внутрь.