Восьмой дневник

Губерман Игорь Миронович

надеясь, что война ещё не скоро.

* * *

Похоже, что душа – кочан капустный

и много в ней наслоено слоёв:

один – весёлый лист, а глубже – грустный,

а тёмный лист заведомо хуёв.

* * *

В наш дух, который мы расчислили

как некий нам подарок Божий,

заметно входит легкомыслие,

что лично мне всего дороже.

* * *

К жизни относясь с большой симпатией,

но

взирая пристально и бдительно,

я имею ясное понятие

и про хорошо, и про сомнительно.

* * *

Моё короткое дыхание,

дитя табачного вредительства,

ещё содержит полыхание,

потребное для сочинительства.

* * *

Смурная тёмная тоска

приходит ниоткуда,

и тихо надо ждать, пока

не сгинула, паскуда.

* * *

Порой отрадны мне приметы

количества ушедших дней:

вдруг попадаются предметы

из давней юности моей.

* * *

Редеет облаков летучая гряда,

подумал я привычно и цитатно;

уже не тороплюсь я никуда

и слышу жизни шум уже невнятно.

* * *

Есть резвость в этом типе продувном,

едины раболепие и спесь;

а если размешать его с говном,

то будет однородна эта смесь.

* * *

Ночные мысли, когда бессонница,

текут несвязно и вразнобой,

но всё к тому лишь нещадно клонится,

что проиграл ты в игре с судьбой.

* * *

Увы, из замысла и вымысла

толкнуть историю вперёд

такая хрень в России выросла,

что до сих пор тоска берёт.

* * *

Отменно дерзких шуток я свидетель,

и сам любитель этого же спорта;

приличность, я не спорю – добродетель,

однако же весьма второго сорта.

* * *

Писать возвышенно и страстно,

излиться пышным монологом

не раз пытался я – напрасно,

я дружен только с низким слогом.

* * *

На мир я пристально гляжу:

в нём этажи накручены,

и душу тянет к этажу,

где все ходы изучены.

* * *

Вдруг холодом меня обволокло,

как будто льгота кончилась Господня;

российское душевное тепло

куда-то испаряется сегодня.

* * *

У поздней старости беда –

подруга прочим бедам:

ушли навеки в никуда

кто был души соседом.

* * *

Кончается любое увлечение,

и странно, что не плачешь от урона,

а чувствуешь такое облегчение,

как будто в рабстве

был у фараона.

* * *

Везде среди ублюдков, упырей

и прочих омерзительных созданий

активно подвизается еврей,

исполненный энергии и знаний.

* * *

Увы, но пророкам в их шумном экстазе

наш мир изменить не дано,

а вот ниагара, бурля в унитазе,

смывает оттуда говно.

* * *

Нынче был очень редкостный вечер –

зал пустой меня встретил сердечно,

и я Богу напомню при встрече,

что держал я себя безупречно.

* * *

Уже давно погряз я в быте

и вижу мир через окно,

а череду любых событий

смотрю как некое кино.

* * *

Мечтали про нечто великое,

святое, высокое, дерзкое,

а вышло увечное, дикое

и очень по качеству мерзкое.

* * *

Плетенье стиха увлечённое

мне стало с годами трудней,

поскольку всё, мной сочинённое,

сбывается в жизни моей.

* * *

Поэт не спит. При свете лампы

с душой кипящей, как бульон,

творит он выцветшие штампы

истёртых слов. И счастлив он.

* * *

Здесь неудача, там беда,

но есть и радостные факты,

и по дороге в никуда

бывают чудные антракты.

* * *

Смотреть сегодня надо в оба,

чтобы горючее не вспыхнуло, –

когда везде клубится злоба,

она находит место выхлопа.

* * *

Люблю ночные поезда,

в них есть игра, душе любезная:

как бы из тихого гнезда

змея похитила железная.

* * *

Шальная, крутая, пропащая,

без рамок отселе доселе,

поэзия – баба гулящая,

однако отнюдь не со всеми.

* * *

Сегодня очень остро я почувствовал,

какой я в этой жизни гость случайный,

как будто ненароком поприсутствовал

на собственной кончине беспечальной.

* * *

Есть женщины железной хватки

и вида дивного наружного –

мужей меняя, как прокладки,

в конце концов находят нужного.

* * *

Я прочитал у древних греков

и отыскал в себе самом:

весьма смешно у человеков

довольство собственным умом.

* * *

Порывов дурачиться более нет,

серьёзность со мной неразлучна;

я сделался взрослым на старости лет,