Восьмой круг. Златовласка. Лед (сборник)
Шрифт:
В машине Рут сказала:
– Если выказываете традиционное мужское недовольство необходимостью ждать женщину, пожалуйста, не надо. Я сказала вам, что на это уйдет время.
– Что? О-о, прошу прощения. Я не думал ничего подобного. – Он вел машину, глядя прямо перед собой, силясь не повернуться и взглянуть на ее профиль или хотя бы не бросить взгляд на ее ноги. – На самом деле я думал об этой пьесе.
– Что думали о ней?
– О том, как Смерть постоянно появляется в этих старых моралите, чтобы страхом вернуть людей к добродетели. Но поскольку даже самый тупой крестьянин
– Конечно, легко. В конце концов, тут не просто вопрос смерти. Это означало, что ты закроешь глаза и тут же откроешь их перед вратами ада, где надпись гласит: «Оставь надежду всяк, сюда идущий» [22] . Не думаете, что этим можно было испугать кого угодно?
– Кроме добродетельных, разумеется.
– О, вы знаете, что представляют собой добродетельные – они пугаются больше всех, когда предстоит предстать перед судом. И это было буквально время суда. Смерть только ставила тебя перед Судьей.
22
Данте Алигьери. Божественная комедия. Ад. Песнь третья. Перевод Д. Мина.
– Перед, так сказать, прославленным полицейским?
Рут сделала резкий вдох.
– Да.
– Нет, мне кажется, в «Обычном человеке» Смерть была полицейским, жюри и судьей сразу. Настоящей Звездной палатой [23] , как сказал бы наш друг Харлинген. Согласны?
– Так вы читали «Обычного человека»? – удивленно спросила Рут и хлопнула себя по лбу ладонью. – Надо же! Это прозвучало снисходительно, разве не так? Но такого намерения не было. Или все же было?
23
Звездная палата – высший королевский суд в Англии, упраздненный в 1641 г.
– Вам лучше знать, – равнодушно сказал Мюррей. – Однако должен вам сказать честно, что иногда читаю книги. Трудные слова ищу в словаре.
– Правильно. Позволите задать вам очень дерзкий вопрос?
– Там видно будет.
– На этот раз тут не снисходительность. Тут любопытство. Как такой человек, как вы, стал частным детективом?
– Я хотел добиться успеха в жизни. А как вы стали школьной учительницей?
– Наверное, это судьба. В детстве, сколько помню себя, я руководила другими детьми в квартале. Учила их играм, читала им, сочиняла пьески для них, сбивалась с ними с ног. И мне это нравилось. Как им, не знаю. Не будучи знакома с новейшими теориями воспитания, я не трудилась спрашивать, нравится ли им это.
– Что это был за квартал?
– Все тот же. Барроу-стрит. Дом принадлежал моей семье с тех пор, когда Гринвич-Виллидж был, в сущности, еще деревней. Это интересный дом, если вы не против причудливого водопровода.
Мюррей отметил, что в ее словах не прозвучало нотки приглашения, но никак не отреагировал.
– Вы живете там не одна, так ведь?
– Нет, родители живы и активны. Папа преподает
– Вот как? Хорошо знакомое мне место.
– Кто бы мог подумать, – сказала Рут. – Когда вы там учились?
– Я там не учился. Окончил Городской университет. Но у моего отца напротив Колумбийского была зеленная лавка – думаю, он дружил со всеми преподавателями, – и позвольте сказать вам, что возле этих ворот не было более увлеченного болельщика, чем я. А вам известно, что ужасно недооцененная колумбийская футбольная команда однажды поехала в Калифорнию и нанесла поражение сильной стэндсфордской команде на стадионе «Роуз Боул» в Пасадене? Мне потребовались годы, чтобы избавиться от того наваждения. Я, должно быть, двадцать раз бегал той весной на территорию университета, стараясь получить автографы каждого члена команды. С тех пор студенческий футбол перестал быть таким.
Рут застонала:
– Это вы так думаете. Знаете, когда вы ушли в субботу от Харлингенов, Ральф включил телевизор на полную громкость и до вечера смотрел один матч за другим? Я занималась с Меган в ее спальне и не слышала даже собственного голоса. Да еще Дайна заходила время от времени объяснять сквозь этот шум, что выбор средневековой пьесы был ошибкой с самого начала. Так что давайте не будем недооценивать студенческий футбол. Он меня так расстраивал, что я всерьез подумывала о том, чтобы взяться за другую пьесу.
– Какую?
– За одну вещь валлийского поэта Эвана Гриффита. Совершенно замечательную, очень забавную. Читали вы его?
– Читал. Диди была его подружкой.
– Эвана Гриффита?
– Давайте не будем недооценивать Диди, ладно? – Теперь Мюррей рискнул взглянуть на нее и обнаружил, что она таращится на него, открыв в изумлении рот, словно ребенок. – Господи, что удивительного в знакомстве с Эваном Гриффитом?
– Потому что это удивительно. Потому что он… а, ладно. Вы тоже знали его?
– Нет, встречался всего один раз.
– Каким он был?
Мюррей задумался над ответом.
– Очень талантливым.
– Вы знаете, что я не об этом, – раздраженно сказала Рут. – Каким он был как личность?
– Диди может ответить на этот вопрос лучше, чем я. Спросите ее как-нибудь.
– Хорошо, спрошу непременно, – твердо сказала Рут, потом с любопытством вгляделась в ветровое стекло. – Почему сворачиваем здесь? Это только Сорок седьмая улица.
– Потому что я хочу спуститься к Риверсайд-драйв. Это кружной путь, но мы избежим пробок. И я хотел поговорить об Арнольде, не беспокоясь о пробках. В конце концов, мы здесь для этого, не так ли?
– Да, – ответила Рут. – Что вас интересует конкретно?
– Так, вы помните, что он приезжал ко мне в контору и записал на магнитофон свою версию случившегося?
– Да.
– Вот об этом я и хотел с вами поговорить. Вообразите, что я магнитофон, и расскажите все, что можете, начиная со знакомства с ним. Не беспокойтесь о том, насколько это будет затрагивать личность и насколько несущественным может что-то показаться. Все это принесет пользу. Вы не против?
– Нет. Но не лучше ли будет, если Арнольд сделает это сам? Я только…