Воспарить к небесам
Шрифт:
То, каким он был, меня не интересовало.
Я была женщиной в боксерском зале. У меня была грудь. Все было при мне. У меня были длинные волосы, густые и блестящие.
Но для него, мужчины лет тридцати пяти, на которого, в зависимости от предпочтений, женщина может и не обернуться, но в то же время он не был мужчиной, которого можно проигнорировать, я была ничтожеством.
Я была замужем за Конрадом уже шестнадцать лет. До этого мы были вместе целых три года. А в последующие три у меня на уме не было ничего, кроме обиды и мести. Я не думала
Потом случился Мэн.
А на следующий день после моего приезда… Микки.
И тут до меня дошло, что этот боксер совершенно не обращает на меня внимания, что я понятия не имею, что обо мне думает мужчина. Я понятия не имела, смотрят ли на меня мужчины.
До тех пор, пока не поняла, что не смотрят.
Микки взбудоражил меня таким приятным образом, каким я не могла позволить себе чувствовать, и надеялась, что скрывала это.
Но либо он был феноменально хорош в том, чтобы скрывать это сам, либо я не волновала его ни в малейшей степени.
Я решила, что последнее.
Джейк был женат, но он даже не обратил внимания на мои волосы.
А у меня были хорошие волосы.
Более того, боксер, прыгающий через скакалку, едва взглянул на меня.
На мою тачку, да.
На меня — нет.
Я села в машину и не тратя время постаралась поскорее убраться с этого места, подальше от Микки, спрятав острую боль от понимания того, как глубоко это ранит, как они заставили меня почувствовать себя старой и уже не первой молодости, ничтожной, телом, проходящим через спортзал, которое не принадлежало ни женщине, ни мужчине, ни кому-то еще.
Я вела машину, решительно настроившись на путь до дома (который, увы, находился через дорогу от Микки).
И пока я ехала, я заставила себя думать о том, как мне посчастливилось найти местную организацию, которая могла бы использовать деньги, которые я заработаю от своей прежней жизни.
Я ехала также обеспокоенная участием Микки.
И, выходя из машины у себя в гараже, я удивилась, когда мой телефон зазвонил.
Дверь гаража опускалась, я достала телефон из сумочки, делая это с некоторым трепетом.
Негласно, я прекратила отношения с Робин, моей лучшей подругой в Ла-Хойе. Потому, что она была очень похожа на мою мать, подталкивая меня к случайным актам стервозности, чтобы сделать жизнь Конрада (но в основном Мартины) несчастной.
Во время моей поездки по стране я также решила, наряду с пониманием того, что мои мать и отец были спусковыми крючками, что Робин оказывала на меня плохое влияние.
Она тоже звонила, и я бы написала ей. Я напишу ей, когда настрою компьютер. И согласно моему плану, если я не смогу подстроить нашу дружбу к чему-то более здоровому для меня, мы, в конце концов, станем лишь знакомыми. Если она заговорит об этом, я буду винить расстояние.
Я не восприняла это спокойно и легкомысленно. Одна только мысль о потере Робин причиняла боль, и я ненавидела это. Мы с Робин были подругами в течение многих лет.
Последние годы остальные мои друзья сторонились меня, поскольку мои случайные акты стервозности продолжались (и продолжались), так что Робин была единственной, кто у меня остался.
Но ее муж ушел от нее на два года раньше моего, и не ради медсестры, а ради инструктора по пилатесу. Таким образом, Робин довела свои акты стервозности до искусства, поскольку оттачивала навыки задолго до того, как я вошла в игру.
Она была моим наставником, очень хорошим, и мы продолжали наши махинации, делая это с ликованием, которое, как я только недавно поняла, скрывало наше отчаяние.
Она все еще пребывала там, и жила своей горечью, в то же время, подстегивая мою, ни на миллиметр не приближаясь к тому месту в своей жизни, где она задумалась бы об этом, прошла мимо и вернула свою жизнь.
Но чтобы спасти свою семью, я должна была сделать именно это. И для этого мне пришлось оборвать с ней все (почти) связи.
Чтобы начать все заново.
Так что звонок мог быть только от мамы, что-то такое, что выходило бы за рамки ее обычного образа действий.
Или, если бы она поторопилась, это был бы отец, сердитый на меня за то, что я не отвечала на мамины звонки, и не только готового, но и способного поделиться этим со мной, разрезая до костей своими точно нацеленными ледяными кинжалами, сводящими меня на нет.
Я не знала, что делать с тем фактом, что на экране не было ничего, кроме номера, который я не узнавала.
Мама не стала бы играть в игры. Не стала бы добираться до меня через уловки. И папа никогда не звонил мне ни с чего другого, кроме своего мобильного, потому что это потребовало бы усилий, чтобы найти мой номер, который он не потрудился бы запомнить. Он никогда бы не сделал такого усилия, даже чтобы позволить себе свое любимое развлечение — доставать меня.
Хотя, это может быть и Робин. У нее было множество способов достучаться до людей, которые не хотели ее слышать.
Даже думая об этом, я рискнула ответить на звонок, приложила телефон к уху и осторожно сказала:
— Алло.
— Привет. Это Амелия? — спросила женщина (к счастью, не Робин).
— Да, — ответила я, толкая дверь из гаража, которая вела в часть большой комнаты, отведенную под столовую.
— Это Джозефина Спир, — объявила она, и я остановилась, не глядя на синее море за окнами, думая о том, что Джейк не солгал. Его жена, определенно, как собака с костью, потому что, как он и предсказывал, едва я успела добраться до дома, как она связалась со мной. — Вы познакомились с моим мужем в спортзале. Джейк Спир?