Воспоминание об Алмазных горах
Шрифт:
Чамза навострил уши, стараясь понять, куда клонит «верховный». Колчак помолчал, а Чамза, истолковав это как приглашение к обмену мудростью, произнес:
— Во всем сущем находится природа Великого бакши, восемь свобод и десять совпадений…
Но «верховного» меньше всего занимал богословский разговор, он сказал прямо:
— Мы наслышаны о красотах Урянхая, и только государственные заботы не дают нам возможности посетить ваши благодатные края.
Чамза все понял. Почти совсем зажмурившись, негромко вымолвил:
— Я оставлю при вашей высокой особе своих верных
…В открытые окна ресторана виднелся ночной Иртыш. За столом в кругу шумной офицерской компании сидел корнет Шмаков. Он обхватил голову руками и тупо смотрел на разодетых дам, на эстраду, где певец, обтянутый фраком, с ослепительно накрахмаленной грудью, меланхолично напевал модную песенку.
Рядом со Шмаковым сидел его давний приятель есаул Бологов, человек с крупным интеллигентным лицом. Есаул был задумчив. Взгляд Шмакова постепенно приобретал осмысленное выражение. Он налил в рюмку коньяку, молча выпил, затем, криво усмехнувшись, обратился к Бологову:
— Есаул не пьет? Есаул грустит?
— Охота вам кривляться, Шмаков? Пир во время чумы. Все катится к черту. Наши бегут по всему фронту. Бегут без оглядки. Сегодня Уфа, завтра — Омск. А нас с вами, строевых офицеров, не на передовую, а куда-то в глубокий тыл, против какой-то Баджейской республики. Смешно. И горько…
— Не все ли равно, где сдохнуть: под Уфой или под Баджеем? — сказал Шмаков. — Дрались за идею, теперь будем драться ради спасения собственной шкуры — только и всего. Кстати, я завидую вам: будете отсиживаться в штабе Шарпантье, а меня суют головой в пасть волка… Говорят, Щетинкин беспощаден к таким, как мы. И подумать только: офицер, прошедший все фронты, георгиевский кавалер, за доблесть награжден французами медалью — и служит Советам! Ведь это он устроил совдеп в Ачинске и блестяще оборонял его. Большевик!.. Этот старый рогоносец Турчанинов ловко отделался от меня.
— Вы хвастаете, корнет.
— А что мне остается? — Шмаков решительно поднялся и обратился к офицерской компании: — Господа, берите коньяк, берите все! Я познакомлю вас с очаровательной девочкой. Все женщины в сравнении с ней просто клячи. У нее кожа как старинный жемчуг.
…Албанчи сидела в номере гостиницы на своем кованом сундучке, разговаривала с монахом Тюлюшем, который был при ней кем-то вроде няньки.
Неожиданно в номер ввалилась пьяная компания во главе со Шмаковым.
— Прекрасная Албанчи! — Шмаков сделал шутливый реверанс. — Мы пришли к тебе в гости.
Тюлюш вскочил и, размахивая руками, закричал сиплым голосом:
— Твоя нельзя, нельзя!
Албанчи испугалась.
— Мой дорогой Тюлюш, — успокоил Шмаков монаха, — не бойся. Мы зашли проститься. Завтра на фронт!
Он налил бокал коньяку, протянул монаху:
— Пей!
Тюлюш завертел головой.
— Пей! За здоровье господ офицеров. Мы едем умирать за твоего Лопсана. Или тебе не нравится наша компания?
Тюлюш трясущимися руками взял бокал и осушил его залпом.
— Твоя молодец, — сказал Шмаков, вновь наполняя бокал монаха. —
— Перестаньте, корнет! — с отвращением сказал Бологов.
Шмаков бросил взгляд на Албанчи и неожиданно для всех стал декламировать:
Хорошо, что нет царя, Хорошо, что бога нет! Хорошо, что нет России…Потом трагически-молящим голосом произнес:
— Господа! Уходите все, господа! Она моя, я хочу сделать ей предложение… Я ей уже сделал предложение…
— Корнет, вы сошли с ума! — пытался образумить его Бологов. — Она совсем ребенок!
— Уходите! Я отвечаю за свои поступки…
Бологов пожал плечами и вышел.
Офицеры подхватили под руки опьяневшего, но сопротивлявшегося Тюлюша, выволокли его из номера.
Лопсан Чамза был лишен своей обычной величественной неподвижности: просто жалкий, беспомощный старик с трясущимися щеками. Он раскачивался из стороны в сторону и причитал:
— О дитя мое, драгоценная яшма, что сделал с тобой изверг проклятый! Зачем я, глупый старик, взял тебя сюда! — Повернув голову к окну, где в кресле сидел Турчанинов, он зло закричал: — Я буду жаловаться на твоего адъютанта самому правителю! Смерть за надругательство над невинным ребенком!
Турчанинов поднялся с кресла, подошел к старику, взял его за плечи:
— Святой отец, мне понятно ваше горе и ваше отчаяние. Его высокопревосходительство разделяет ваше несчастье и приказал расстрелять мерзавца корнета.
— Да, да, расстреляйте! Я хочу видеть все своими глазами.
— К сожалению, сейчас это невозможно, ваше святейшество, — с нарочитой печалью в голосе произнес Турчанинов. — Изменник Шмаков бежал к красным! Мужайтесь, святой отец. Тайна вашей племянницы не выйдет из узкого круга людей. Я позабочусь об этом…
2
К железнодорожной станции Камарчага подошел большой эшелон. Из теплушек уже стали выскакивать солдаты, выкатили пулеметы. На платформе стояли пушки Маклена. Переговаривались между собой офицеры.
— Розанов-то, говорят, немец.
— Будь хоть пес, лишь бы яйца нес.
Паренек лет шестнадцати, в рваном пальтишке, прохудившихся сапогах и сплюснутом картузе, переходил от одной группы солдат к другой, гнусаво тянул:
— Подайте Христа ради калеке убогому…
На него не обращали внимания. Здесь было много побирушек. Паренек заунывно пел:
Встали русские стеною, Выходя на бранный пир… Белый царь идет войною Защищать славянский мир, — И русинов, и хорватов, И отважный сербский край, С нами вновь идет Расея, Веселей поход играй!..