Воспоминание об Алмазных горах
Шрифт:
— Где барон Унгерн?
— Бежит сюда. Щетинкин гонится за ним.
— Я восхищен действиями Сухэ-Батора и Красной Армии и рад вашим успехам. Передай это Сухэ-Батору.
— Значит, ты согласен, отец?
Максаржав помолчал, потом сказал:
— Я всеми силами буду участвовать в этом благородном деле. Белые войска не пройдут ни на юг, ни на запад. Я уже давно веду с ними войну.
— Я всегда знал, что ты будешь с нами, отец! — произнес Сундуй-Сурэн радостно.
Максаржав вызвал цирика Доржи и сказал ему:
— Проберись в лагерь к Унгерну. Скажи князю Сундуй-гуну:
— Я готов.
И снова монгольская степь. Серые юрты. Унгерн возлежал на подушках, возле него суетился князь Сундуй-гун.
— Эй, Доржи, принеси генералу кумыс, — распорядился Сундуй-гун. — Пусть несут борциги [7] , баранину, гурэльтехол [8] .
7
Борциги — печенье.
8
Гурэльтехол — лапша.
— Все будет исполнено! — Доржи заговорщически подмигнул князю.
— Наконец-то я снова дома, — произнес Унгерн расслабленно. — Спасибо, Сундуй-гун, за верность. Все покинули меня. Резухина убили солдаты. Хороший был генерал. Я решил возвести на ханский престол тебя. Сундуй Первый… А? Неплохо?
Сундуй-гун стал часто кланяться.
— А пока будем прорываться на юг, в Гоби. Соберем силы…
— Мужчина семь раз падает и восемь раз поднимается.
— Недурственно, — одобрительно сказал барон.
— Высокочтимый барон, я давно хотел познакомить вас со своими новыми друзьями…
Что-то в голосе князя насторожило Унгерна, он поднял голову. Затем безразличным тоном произнес:
— Я буду рад приветствовать твоих друзей.
— Эй, вестовые! — крикнул Сундуй-гун. Вошли вестовые.
На пунцовых губах Сундуй-гуна заиграла загадочная улыбка, в узких глазах был недобрый смех. Унгерн потянулся к оружию, заткнутому за пояс, но князь неожиданно сделал скачок и навалился толстым животом на барона.
— Вяжите белую собаку!..
Унгерна опутали веревками. Сундуй-гун спокойно просунул пальцы в его потайной нагрудный карман и извлек пузырек с ядом.
— Уложите господина барона на телегу. Мы отвезем его в подарок красному богатырю Щетинкину.
Девятнадцатого августа Щетинкин направил командиру 104-й бригады донесение:
«Доношу, что авангардом кавгруппы захвачены пленные монголы, 90 человек, в том числе и барон Унгерн, коих при сем препровождаю. Вся банда разбилась на части, кои преследуются. Высланы разъезды для преследования; подсчет трофеев производится, преследование продолжается. Начотряда военком Щетинкин».
В боях с казаками Резухина Константин Рокоссовский был тяжело ранен: пуля перебила кость ноги. Сдав дивизион своему
И вот они встретились в монгольской степи — тридцатипятилетний Щетинкин и двадцатипятилетний Рокоссовский. Суровые, закаленные воины.
Получив приказ передать отряд в распоряжение Рокоссовского, Щетинкин собрал своих партизан и объяснил, что их отряды вливаются в новую часть. Вот он, командир этой части, дважды награжденный орденом Красного Знамени! Первый орден получил за бой под станицей Вахоринской, второй — за бой под станицей Желтуринской — места, знакомые партизанам…
— Большая честь быть под началом такого отважного командира! — закончил Петр Ефимович.
Они обнялись перед строем. Вновь сформированный полк двинулся к монгольско-советской границе. Под сильной охраной катил по степи крытый фургон.
— Он там? — спросил Рокоссовский.
— Теперь за его доставку отвечаете вы! — сказал Щетинкин с хитроватой улыбкой. — А я могу немного подремать в седле…
Последний барон пойман, сидит в клетке…
Так для Щетинкина закончилась гражданская война. В наградном листе командования 5-й армии и Реввоенсовета Республики отмечались его заслуги:
«Огромные успехи партизанских действий т. Щетинкина, достигнутые им в районе Минусинска в марте 1919 года, в значительной мере содействовали полному разгрому и массовой сдаче в плен армии Колчака. В августе 1921 года своими действиями против отряда. Унгерна содействовал захвату в плен Унгерна…»
— Петр Щетинкин… — сказал Фрунзе. — Сибирский Чапаев. Я очень хорошо его помню. Можно сказать еще: своими действиями на чонгарском направлении содействовал разгрому Врангеля.
Всего этого не знал Петр Ефимович. И наградного листа не читал. Радовался: конец войне!..
На допросе в штабе 5-й армии в Иркутске Унгерн вел себя нагло, вызывающе.
— Суверенитет Монголии?.. — разглагольствовал он. — Я о нем не думал. Я мыслил судьбы Монголии только в подчинении маньчжурскому хану. Это вполне удовлетворило бы верхи Монголии, а о низах я и не думал, ибо полагаю, что они существуют затем, чтобы ими повелевать.
Во время слушания дела барона Унгерна Чрезвычайным военным трибуналом в Новосибирске общественный обвинитель Емельян Ярославский как бы подвел черту под гражданской войной. Он говорил:
— Суд над бывшим бароном Унгерном является судом не только над личностью барона Унгерна; он является судом над целым классом общества, который привык властвовать, который от этой власти не может отказаться и хочет ее удержать, хотя бы для этого надо было истребить половину человечества!
Так думал и Щетинкин. Все события, начиная с баррикад Пресни, теперь предстали для него в их внутренней, железной взаимосвязи; даже мировая война включалась в эту гигантскую социальную схему.