Воспоминания фаворитки [Исповедь фаворитки]
Шрифт:
К несчастью, для многих из них было уже слишком поздно! Трибуналы отнюдь не бездействовали весь 1799 год и в начале 1800-го: все это время происходили ужасные казни, в том числе казнь несчастного Доменико Чирилло, который, как помнит читатель, отказался прийти к королеве после нашего с ней посещения Викариа. Нам не удалось спасти его от гнева Фердинанда, хотя королева, побуждаемая мной, на коленях умоляла мужа пощадить его.
Наше пребывание в Вене, как я уже говорила, стало нескончаемым праздником. Князь и княгиня Эстергази —
Вследствие этого мы были приглашены провести неделю в поместье князя в Айзенштадте. Там мы наблюдали одну забавную странность, вероятно придуманную с целью особо почтить нас: все то время, что мы провели во дворце, там несли караул сто гренадеров, из которых самый невысокий был шести футов ростом. По мере того как они сменяли друг друга, каждая новая смена, состоящая из двадцати пяти человек, являлась и усаживалась за пышно и изысканно сервированный стол, где она сидела до тех пор, пока не являлись следующие двадцать пять.
В дворцовой капелле для нас был устроен большой концерт под руководством почтенного Гайдна, которому было в ту пору шестьдесят девять лет. В нашу честь была исполнена его знаменитая оратория «Сотворение мира».
Вернувшись из Петербурга, королева Неаполя настоятельно, как подругу, чье присутствие ей необходимо, просила меня вместе с нею вернуться в Италию. Все успокоилось, король обосновался в Неаполе, мирный договор подписан, и она обещала мне возвращение тех прекрасных дней, что последовали за моим приездом на чудесной заре нашей дружбы.
Но тогда мне бы пришлось покинуть Нельсона, а ведь было бы величайшей неблагодарностью сделать это теперь, когда он все потерял ради меня. Так быстро забыть, что столь блистательная карьера принесена в жертву любви ко мне, было немыслимо.
И я осталась непреклонной.
Тогда королева, видя, что я твердо решила уехать, стала умолять меня принять в память об ее королевской привязанности ко мне ренту или пожизненный пенсион в тысячу фунтов стерлингов ежегодно.
Но едва только я заговорила об этом с сэром Уильямом, как он сказал:
— Мы достаточно богаты, и к тому же подобная щедрость покажется английскому правительству подозрительной.
Час отъезда настал. Расставание было мучительным, все заливались слезами. Три юные принцессы по очереди повисали у меня на шее. Последнюю ночь мы провели вместе, вспоминая наши светлые и черные дни, обещая никогда не забывать их.
Наконец пришло время разлучиться. Королева заставила меня поклясться, что в случае беды я вернусь к ней. Сэр Уильям, разбитый, измученный последними пережитыми испытаниями, чувствовал себя плохо, и королева дала мне понять, что, если я, к несчастью, овдовею, когда Нельсон уйдет в плавание, я останусь совершенно одна и почувствую себя покинутой. Она рассчитывала, что при подобном повороте дела мне придется
Главной причиной, властно требовавшей моего возвращения в Англию, было мое состояние: я ждала ребенка.
Для сэра Уильяма, разумеется, не являлась тайной моя близость с Нельсоном, но, так как наши супружеские отношения почти всегда были скорее отношениями брата и сестры, он никогда не проявлял ни малейших признаков ревности. Но все же чувство деликатности побуждало меня скрывать мое положение от посторонних взоров, и разрешиться от бремени я предпочитала вдали от них, в тихом, уединенном месте. Благодарная сэру Уильяму Гамильтону за то, что он на многое закрывает глаза, я не хотела, чтобы злословие недоброжелателей побудило его их открыть.
Мы отправились в Прагу, и эрцгерцог Карл, пригласивший нас туда, устроил для нас блистательный прием; далее наш путь лежал в Дрезден, оттуда — в Гамбург.
В Гамбурге у нас было приключение, о котором стоит упомянуть, и встреча, также довольно примечательная.
Едва мы расположились в гостинице, как мне доложили, что некий человек, старик лет шестидесяти и не слишком изысканной наружности, желает меня видеть.
Я послала спросить у него, что ему нужно, однако он отвечал, что скажет это только мне самой.
Уступив такому упорству, я приказала пропустить его ко мне.
Передо мной предстал действительно старик, маленький, лет шестидесяти — семидесяти; он вошел, держа свою шляпу в руке, и в некотором замешательстве забормотал на плохом английском, что у него в подвале хранится рейнское вино 1626 года. Конечно, с тем вином, что воспел Гораций, его не сравнишь, и оно не датировано годом консульства Опимия: этому вину сто семьдесят пять лет, из которых последние пятьдесят им владело семейство моего старичка.
Это вино, объявил он мне, хранилось в предвидении особого случая, и вот такой случай представился, притом он еще прекраснее, чем можно было бы ожидать. Этот славный человек, так ревностно хранивший свое вино в течение пятидесяти лет, умолял меня использовать мои добрые отношения с лордом Нельсоном, чтобы убедить его соблаговолить принять в дар пятьдесят бутылок этого вина, которому таким образом будет оказана высочайшая честь, как он выразился, смешавшись «с благородной кровью, заставлять биться сердце героя».
Нельсон, войдя, застал нас за этим разговором и, поняв цель визита старичка, хотел было отказаться от подарка. Но, поддавшись настояниям дарителя, он в конце концов согласился принять шесть бутылок с условием, что тот отобедает с ним завтра.
Таким образом, все было улажено, однако приглашенный к обеду гость милорда прислал двенадцать бутылок своего вина. Нельсон по этому поводу объявил, что шесть из них он выпьет сразу, а остальные будет хранить и выпивать по одной после каждой победы, которых, как он надеялся, будет в его жизни никак не менее чем полдюжины.