Воспоминания фаворитки [Исповедь фаворитки]

Дюма-отец Александр

«Да будет угодно Господу, пред коим я простираюсь, моля его поддержать Англию ради блага всей угнетенной Европы даровать нам великую и славную победу, и да не допустит он, чтобы сияние этой победы омрачилось какими-либо грехами и ошибками тех, кто одержит ее в доблестной борьбе. Что до меня лично, я вручаю мою жизнь тому, кто мне ее даровал. Да благословит Создатель мои усилия, коих я не пожалею, дабы верно послужить моей родине. С доверием предаю в руки его судьбу святого дела, защитником которого он соблаговолил сегодня сделать меня. Amen! Amen! Amen!»

Затем, окончив эту молитву, в которой прорвалась

наружу та смесь мистицизма и восторженности, что в обычное время скрывалась за его суровым обликом моряка, он написал свое предсмертное завещание:

«21 октября 1805 года, в виду объединенного флота Франции и Испании, находящегося на расстоянии около двух миль от нас.

Принимая во внимание, что выдающиеся услуги, оказанные монарху и державе Эммой Лайонной, вдовой сэра Уильяма Гамильтона, так и не были вознаграждены ни королем, ни державой, я хочу напомнить здесь в особенности следующее:

1) что леди Гамильтон в 1799 году получила сообщение о письме испанского короля его брату королю Неаполя, в коем он уведомлял о своем намерении объявить войну Англии, и что, предупрежденный об этом письме, министр мог послать сэру Джону Джервису приказ, если представится случай, напасть на арсеналы Испании и ее флот, и что, если таковые действия не были предприняты, леди Гамильтон в сем неповинна;

2) что британская флотилия под моим командованием не смогла бы вторично вернуться в Египет, если бы благодаря влиянию леди Гамильтон на королеву Неаполя власти Сиракузы не получили приказа, согласно коему в портах Сицилии моей эскадре было предоставлено все необходимое, так что я получил помощь, без которой у меня не было бы возможности разбить французскую эскадру.

Исходя из сказанного, я надеюсь, что мой король и моя родина позаботятся о том, чтобы вознаградить леди Гамильтон за эти заслуги и обеспечить ей безбедное существование.

Я также поручаю заботам державы мою приемную дочь Горацию Нельсон-Томсон и выражаю желание, чтобы она отныне носила фамилию Нельсон.

Это единственные милости, коих я прошу у короля и Англии в час, когда готовлюсь подвергнуть мою жизнь опасности, защищая их. Да благословит Бог моего короля, мою страну и всех, кто мне дорог!

Нельсон».

Все эти меры, принятые им ради того, чтобы обеспечить мою будущность, говорят о том, что Нельсона преследовали смертельные предчувствия. Затем, чтобы придать еще больше значительности документу, только что им составленному в бортовом журнале, он вызвал к себе своего флаг-капитана Харди и капитана Блеквуда с «Эвриала», того самого, что приезжал за ним в Мертон, и заставил их как свидетелей поставить свои подписи под завещанием. Их имена действительно остались в бортовом журнале рядом с именем Нельсона.

XCVI

Между тем два флота двигались навстречу друг другу.

В эти торжественные мгновения, предшествующие одной из самых свирепых схваток, какие когда-либо потрясали море, каждый главнокомандующий отдавал свои последние наставления.

Французский адмирал сказал своим капитанам:

— Не ждите адмиральских сигналов, их может быть не видно в сумятице битвы. Пусть каждый прислушивается к голосу собственной чести и спешит туда, где всего опаснее.

Всякий капитан окажется на своем месте, если это место будет в самом огне.

На стороне англичан все взгляды были прикованы к флагманскому судну в ожидании напутственного слова, которое объединенный флот уже получил. И вот на верхушку грот-мачты «Виктории» взвилось полотнище со следующим лаконичным обращением:

«England expects every man will do his duty!» («Англия ожидает, что каждый выполнит свой долг!»)

А маленькая вещая птица, добрый гений Нельсона, так и не появилась.

Ну а теперь пусть Господь даст мне силы изложить то, что еще осталось рассказать.

Был час пополудни и эскадра находилась напротив мыса Трафальгар, когда бой начался.

Нельсон был в голубом мундире, его грудь украшали орден Бани, орден Фердинанда «За заслуги», орден Иоахима, Мальтийский орден и, наконец, оттоманский Полумесяц. Естественно, что все эти пышные украшения превращали его в великолепную мишень. Капитан Харди пытался уговорить его переодеться.

— Поздно, — сказал Нельсон. — Я уже всем показался в этом виде.

Битва была ужасна. Четыре корабля были расстреляны в упор: «Виктория», «Грозный», «Буцентавр» и «Дерзкий».

Первым, кто бездыханным рухнул на палубу «Виктории», был секретарь Нельсона: ядро разорвало его надвое в ту минуту, когда он разговаривал с капитаном Харди. Нельсон очень любил этого юношу, и Харди тотчас приказал убрать мертвое тело, чтобы его вид не огорчал адмирала.

Почти в ту же минуту от попадания двух ядер, соединенных цепью, на палубу упало разом восемь человек, буквально перерезанных пополам.

— О-о! — воскликнул Нельсон. — Вот это огонь! Ну, такое долго продолжаться не может…

Едва он успел произнести эти слова, как пушечное ядро просвистело у самого его рта так, что у него перехватило дыхание, он чуть не задохнулся. Зашатавшись, адмирал уцепился за руку одного из своих лейтенантов и с минуту не мог прийти в себя, едва держался на ногах и тяжело дышал. Потом вымолвил:

— Ничего… это ничего!

Этот огонь продолжался минут двадцать, когда Нельсон упал на палубу как пораженный громом.

Это произошло точно в четверть второго.

Пуля, отскочившая от марса фок-мачты «Грозного», прошила его сверху донизу; угодив в левое плечо, она легко вошла в тело, чему не помешал эполет, и раздробила позвоночный столб. Нельсон стоял на том самом месте, где был убит его секретарь, и, упав, рухнул лицом прямо в лужу его крови.

Он еще пытался приподняться на одно колено, опираясь на свою левую руку.

Харди, стоявший в двух шагах от адмирала, бросился к нему и с помощью двух матросов и сержанта Сикера поставил его на ноги.

— Надеюсь, милорд, что ваша рана несерьезна, — сказал он.

Но Нельсон ответил:

— Ну, Харди, на этот раз они со мной покончили.

— Нет, — вскричал капитан, — я надеюсь, что нет!

— И однако все так, — сказал Нельсон. — По сотрясению всего тела я сразу почувствовал, что задет позвоночник.

Харди тотчас приказал отнести адмирала в госпитальную каюту.

Когда моряки несли его туда, он заметил, что канаты, с помощью которых приводился в движение румпель, перебиты картечью; он указал на это капитану Харди и велел гардемарину заменить их новыми.

Отдав это распоряжение, он вынул из кармана платок и прикрыл себе лицо и свои награды на груди, чтобы моряки не узнали его и не поняли, что адмирал ранен.

Когда его принесли на нижнюю палубу, корабельный хирург мистер Битти кинулся к нему, спеша оказать помощь.