Воспоминания Калевипоэга
Шрифт:
Надо полагать, нет нужды сообщать вам, что большую часть из того, что этот пернатый накаркал, я не понял. Только теперь, в результате постоянного ежевечернего самосовершенствования, я начинаю малость кумекать, о чем он в тот раз болтал. Что касается заключения вороновой трепотни, то его я, естественно, понял еще тогда. Ужасно мне все это не понравилось, и запустил я в вещую птицу подвернувшимся под руку лошадиным катухом.
В ответ старый ворон сообщил, что для него не является чем-то новым доходящая до наглости неблагодарность подрастающего поколения, и, неторопливо махая крыльями, перелетел на елку.
— Здравствуй,
На эти мои слова никто не обернулся. Я не обиделся, ибо ведомо мне, что мужи, кои свою работу знают и почитают, допрежь дело закончат, а потом ответ держат.
Огляделся я вокруг. Копоть, сажа, адский красный огонь в горне, на наковальне раскаленная змея, брызжущая искрами, — все это страсть как меня испугало поначалу. Но я виду не показал.
В конце концов приветствие мое приняли, однако тут же добавив, что недостачи в рабочих руках не испытывают. Я заявил, что к кузнечному делу влечения не имею, но интересуюсь кузнечными изделиями. А именно — желаю подходящий меч приобрести.
Кузнецы сгрудились в кружок, пошептались. Потом старший, видно, отец ихний, глядел-глядел на меня и говорит:
— Кто ты, пришелец, не сын ли ты Калева?
Я говорю:
— Точно, сын.
Они опять пошептались и младшего в дом послали за товаром. Воротился он с большой охапкой мечей — один другого лучше, у меня инда сердце затрепыхалось. Только я опять виду не подал, взял один меч, гну его на коленке, прикидываюсь, что вроде бы качество продукции невысокое. А сам не знаю, чего делать, ибо ведать не ведаю, сиротинушка, как надобно добротность мечей проверять. Однако одна мыслишка в моей черепушке крутилась. Имеется же, думаю, у кузнеца наковальня для своих надобностей. И небось из крепкого металла, не будет же кузнец себе наковальню из дерьма делать. Вот на ней-то как раз и впору крепость меча испытать.
Хватил я со всей силы острием клинка по наковальне — искры брызнули, меч вдребезги. Только рукоятка в руке торчит.
Ну, тут я на кузнецов посмотрел свысока и небрежно этак спрашиваю, нет ли, мол, чего попрочнее.
А этот мой удар-то не только меч поломал, но и кузнецов пронял. Сыновья стариковы рассердились, раскипятились, только что не кусаются. Ишь ты, думаю, не нравится, что брак-то в работе обнаружен, а сам ехидно им улыбаюсь. Однако в душе досадно — вот бракоделы несознательные! Человек для своего народа, вам же родственного, хочет подходящий меч раздобыть, чтобы прочный мир обеспечить, а вы, тати поганые, очковтиратели, прощелыги, всякое хламье ему подсовываете!
Старый кузнец опять посмотрел на меня вдумчиво и чего-то сыновьям пошептал.
Я лишь отдельные слова разобрал: «Да он только из лесу вышел», «Отец у него богатый», «Он это, видать, по глупости». И средний сын с кислой рожей потопал за новой партией мечей.
Эти вроде были получше. Я одним мечом навернул по наковальне, так он аж застрял в ней. Клинок, правда, чуток погнулся, но это наплевать, может, оно и лучше, что не такой тонкий. Я уж было собрался торговаться, вдруг смотрю — на крыше кузни тот самый престарелый ворон сидит, какую-то муть несет. Насчет того, что, дескать, скоро производительные силы получат такое развитие, что следует ожидать возникновения первых ростков феодализма. И тогда, говорит, на исторической арене появятся железные рыцари, против которых потребуется более совершенное оружие. И еще он чего-то каркал, что, дескать, феодализм будет более прогрессивным общественным строем супротив нынешнего и что на него может поднять меч только отпетый обскурант или реакционер, но тем не менее… и так далее и тому подобное. Всю эту бодягу я пропустил мимо ушей, но все же
Теперь в дом пошел старший кузнецов сын.
Вот ужо тебе достану Из подвалов потаенных Дорогой клинок заветный, Силы сильного достойный, —начал старый кузнец в каком-то хорошо знакомом и приятном ритме, хитро подмигнув мне, но закончил он довольно-таки сурово:
— Если, конечно, у тебя, хиляк ты недорослый, денег хватит.
А цену он заломил бешеную: кроме золота и серебра «девять жеребцов отборных, восемь кобылиц табунных, двадцать пять коров молочных, пять десятков телок пестрых».
То, что он целый список наворотил, меня несколько обнадежило — ведь не могли же эти чумазые носы всерьез рассчитывать, что я все ими требуемое с ходу выложу. Авось в кредит дадут!
Поведал мне финский кузнец, будто меч, что сейчас принесли, он семь лет оттачивал потоньше, оттягивал покруче, выравнивал поглаже. Чистую правду он говорил или с добавками, не ведаю, только изделие сие явно драгоценным было, не зря же его в потаенном подвале хранили.
Взмахнул я мечом богатырским — кузнецы с испугу зажмурились. Видать, знали, чего он стоит. Помедлил я чуток, чтобы, значит, страху на них нагнать, да как хрястну со всей силы дорогой вещицей по наковальне. Искры по всей кузнице брызнули. Кузнецы глаза вылупили, рты разинули, глядят на наковальню, а она пополам. Ну и ну, говорят, вот так клюква, надо же! Да и сам я тоже слегка удивился.
Итак, меч оказался подходящий, как раз мне по руке, и следовало его моим достоянием сделать. Вот только насчет цены надобно было поразмыслить. Корова-то у нас дома, правда, имелась, да еще телка, да еще поросенок. Но как же мне, всесильные небеса, с кузнецами расплатиться? Недолго я себе голову ломал. Поскольку суждено мне было королем стать, значит, скорей всего с помощью сего меча стану я таковым. А король для чего нужен? Для того, чтобы подданные могли свою преданность изъявлять. А как ее изъявлять? Налоги платить исправно. Ну, а ежели кто заартачится и свои личные интересы вздумает выше общественных ставить, так меч ершистому протестанту быстро ума вложит. Очень я был доволен, что додумался до правильного решения и что в столь еще юном возрасте подлинно королевский образ мыслей имею.
Ударили мы по рукам с мастерами кузнечного дела. Как я и думал, старик согласился меч в рассрочку продать. Договорились о сроках платежа, о размерах пени, и кузнец предложил вспрыснуть эту сделку. Я против выпивки возражать не стал, ежели за чужой счет, почему не выпить.
Накрыли во дворе длинный стол, выкатили из подвала бочки с пивом, притащился откуда-то музыкант с кантеле, а вскорости и девицы объявились.
Можно было приступать к торжеству.
Для начала финский кузнец фартовую речь толкнул о традиционной дружбе финского и эстонского народов. Любезно упомянул он о моем покойном отце и его достойном вкладе в историю прибалтийско-финского становления. Я рявкнул в ответ, что эсты — истые баталисты, и звонко стукнул своей о его кружку.
Сказать по совести, бражничать мне до сей поры не доводилось, и хмель, по всем жилочкам пробежав, лихо в голову мне ударил. Однако богатырю теряться не пристало, и я резво осушал кружку за кружкой, проворством своим соседей по столу в немалое изумление приводя. Вспоминается мне, что вроде бы порывался я ответную речь произнести, но вроде бы получилось из сего нечто весьма невразумительное, неясное и сбивчивое, что, впрочем, вполне согласуется с национальной традицией. Во всяком случае, летописцы ничего о моем тосте не сообщают. И понять их нетрудно.