Воспоминания Калевипоэга

Ветемаа Энн

Я некоторое время молча глядел на него, а потом сказал, что такое дело, по моему разумению, в самый раз ему впору будет как по его телосложению, так и по нраву. Велика была радость военного гонца!

Воротясь обратно, тут же приступит к организации работы по части воодушевления, объявил он, задыхаясь от восторга, и поведает эстонскому народу о завлекательности сражений, а также о великой чести, каковую доверие Калевипоэг народу оказывает.

Вошедший в раж мужичонка еще долго бы растабарывал, да только слушать не хотелось мне — от его болтовни на душе у меня неспокойно стало,

и я велел ему удалиться.

Мужичонка прощенья попросил и, лапти мои облобызав, заявил, что король великую цель и смысл жизни ему открыл. И что ежели дозволено будет, то он за счастие почтет сон королевский стеречь и мух гонять. Таковое угодничество в гнев меня привело, и я сказал ему пару теплых слов. Он поклонился низко и, тщедушный и хилый, но с гордо поднятой головой, в ночной темноте исчез.

Долго я вослед ему глядел — и довольный, и опечаленный. Верно ли поступил я? Повоевать мне давно уж хочется, инда рука зудит, меча просит. Однако же всякий народ уметь должен сам за себя постоять. А уж я подоспею, когда занадобится.

Не было в душе моей ни покоя, ни радости.

Из дупла старой ели послышалось уханье филина.

И почувствовал я, что, видать, имеется у эстонского короля некоторое раздвоение личности.

Если б мог я знать и ведать, В сновидении предвидеть Иль в раздумье поразмыслить, Что судьба такая княжья, Я тогда на крыльях ветра Птицей бы в полет пустился, Северным орлом умчался б Далеко — к другим прибрежьям,— так подумал я тогда.

X

Выспался я недурно, настроение было бодрое, небо ясное. Ивы на берегу ручья шелестели под легким ветерком, нижние ветви в журчащей воде купая.

Прелестная сия картинка природы в немалое умиление меня привела, и непреодолимая потребность возникла похвальное что-нибудь изречь и подходящее сравнение измыслить. Призадумавшись, сочинил: ветки воды касаются ласково, словно уста материнские, спящему богатырю, сыночку своему, тайком чело лобызающие. Доволен сим сравнением вельми был. Понежился еще на ложе своем мшистом, помечтал, затем, искупавшись, взбодрился.

Пора за дела приниматься.

А какие у меня неотложные дела? С чего начинать-то? Может, кое-кого из старых дружков разыскать либо просто по своему королевству без дела побродить? Оно бы недурно, да только не королевское это дело — без толку бродить. Король не гуляет просто так, он бдит, в корень смотрит, до сути докапывается, причины устанавливает и выводы делает. И это есть важнейшая королевская работа.

Сунул я последний ломоть хлеба за щеку и пошел Алевипоэга искать.

Так начались мои странствия.

Может, некоторые читатели подумают, что путешествие властителя по своему королевству — это приятное занятие, увеселительная прогулка? Сперва оно так и было. Да только и добрая еда приедается.

Через несколько недель многочисленные

встречи и приемы были мне не внове, я уже без смущения принимал почести и даже неудовольствие выражал, ежели в какой деревне меня встречали без должной пышности. По правде сказать, я вполне бы мог впасть в аморалку, кабы не разумный Алевипоэг (он вместе со своим оруженосцем мне повсюду сопутствовал). Алевипоэг мне намекнул, что, дескать, не пристало повелителю без передышки развлечениям предаваться, у него, мол, и обязанности кое-какие есть.

Когда мы однажды утром после славной пирушки с опухшими глазами, тяжелыми головами, мерзостным вкусом во рту собирались на очередную попойку отправиться, сказал мне Алевипоэг тихо, но твердо, что гусь свинье не товарищ, а он мне больше не попутчик. И что он не желает ни делириум тременс, ни цирроз печени себе наживать. И что алкоголизм приводит к полному разрушению личности и весьма опасен для хромосомного гарнитура мужских гормональных препаратов. Примерно так он выразился.

— Чего ж нам делать-то, черт возьми? — проворчал я.

— Разложение прекратить решительно!

На это я Алевипоэгу сказал, что мне оные встречи, речи, пьянства и буянства изрядно надоели, неясно мне только, с какого конца приниматься за прекращение разложения. Ведь я своей родине немало уже послужил. И пахал усердно, и леса от волков очищал. А между прочим, коня и того не имею, не говоря уж о пустой казне. И по совокупности всех сих обстоятельств не следует мне с соседями войну начинать, пока они сами не лезут. И еще, сказал я, мне хотелось бы знать, что сей мутноглазый наставник, сей занудистый фарисей, на шее коего красуется подозрительный синяк, что он может мне посоветовать предпринять в моем затруднительном положении. Давай-ка бери ноги в руки, да пойдем опохмелимся, может, чего разумное придумаем.

Однако Алевипоэг меня не слушал и продолжал бормотать какие-то нудные наставления.

— Ах, так, ну ладно! — разозлился я и тут же решил отправиться к болоту Кикерпяра. — Не хочешь в теплой компании время проводить, давай сиди у гнилого болота, жуй клюкву для опохмелки, а я погляжу, откуда на тебя умная мысль свалится.

И в мрачном настроении поперся я в болото. Алевипоэг ни на шаг от меня не отставал. Скажу, вперед забегая, что сие наше в трясине погрязание наисчастливейшим изо всех погрязаний в трясине было, ибо именно на зыбкой болотистой почве заложил я своего молодого королевства прочные экономические основы.

Началось все с того, что мы вдруг услышали ругань, крики и злобное зубов скрежетание. Что такое? Откуда это? Из зарослей камыша, что ли? Тут и виновники шума показались — двое грязных, косматых, злобных мужиков, форменные злыдни. Они таскали друг друга за волосы, царапались, кусались и ругались последними словами. Заметив посторонних, они притихли и вдруг, словно сговорившись, дуэтом провыли тоненькими голосами:

Дорогой Калевипоэг! Ты шагай сюда скорее! Рассуди ты нашу распрю, Потуши огонь раздора!