Воспоминания о Дмитрии Сергеевиче Сипягине
Шрифт:
Не знаю, правильно ли передал мне Шапиров взгляд на дело Витте, но я нашел очень показательной точку зрения министра финансов на такой государственной важности вопрос, как санитарное благоустройство страны; я доказывал в своей записке всеми признанную истину о бесспорно большом влиянии состояния здоровья населения на экономические стороны жизни государства, а министр финансов был согласен помочь «доброму делу» и угодить Государю, как будто оздоровление страны можно было рассматривать как филантропическую затею Принца, Государя или кого-нибудь другого. Мне показалась такая точка зрения настолько несерьезной, что я замолчал и решил дело бросить.
Вскоре после этого разговора я по какому-то случаю представлялся Государю и спросил Его: «Читали ли Вы, Ваше Величество, мою записку?» – «Да, конечно (любимое выражение Государя), и я очень сочувствую точке зрения Александра Петровича и вашей. Записка ваша лежит у
Позже, в 1898 г., когда все это дело еще оставалось без движения, а я был назначен медицинским инспектором министерства двора, Государь сказал мне: «Пока покажите, что можно сделать организацией санитарии в дворцовых городах (Царское Село, Гатчина и Петергоф), это будет испытание в маленьком масштабе».
III
Возвращаюсь к Сипягину. По обычаю, обойдя залы и посмотрев Царский выход, я пошел курить и болтать с знакомыми, но таковых не встретил и сидел в курительной один, прямо против входной двери.
Вошел Сипягин. На этот раз я его узнал – он был в парадном егермейстерском мундире, был более представителен, и ему все встречавшиеся глубоко кланялись. Я тоже встал и поклонился. Увидев меня, он подошел, пожал руку и, закурив папиросу, сел рядом со мной.
«Я очень рад, что встретил вас, мне нужно с вами переговорить по важному делу, – начал Д. С. [7] – Вы знаете, что по должности министра вн‹утренних› д‹ел› я отвечаю за врачебно-санитарное дело в России, которое, как вы тоже знаете, насколько я помню наш разговор в Ильинском, очень плохо поставлено. Человек я верующий и верю в будущую жизнь. С тех пор, что я министр, я плохо сплю под давлением ответственности, на меня возложенной, но всего более меня гнетут врачебно-санитарные вопросы. Смертность в России громадная, и по ночам мне все кажется, что во всякой лишней смерти русского человека виновен я и что за все эти смерти с меня будет взыскано на том свете. Совесть мучает меня. Вместе с тем, я совершенно в этих смертях не повинен, ибо ничего не понимаю в медицинском деле, за которое отвечаю. Мне нужна помощь в этом отношении компетентных людей. Каждый день мне приходится решать специально врачебные вопросы, в решении которых я не компетентен, и это меня гнетет. Вот, напр‹имер›, Одесская городская больница – там необходимо что-то сделать, это просто клоака, но я слышу разнородные мнения и предложения, а сам никакого мнения не имею и иметь не могу. Наша теперешняя организация санитарного дела в России также беспомощна, как и я. Необходимо поставить это дело так, чтобы снять с меня ответственность. Все это я говорил Государю [8] , и Он посоветовал мне обратиться к вам. При этом Государь передал мне чью-то записку, думаю, что вашу. Записка эта по мысли справедлива, но это литературное произведение, с которым мы, чиновники, ничего сделать не можем, а мне нужна записка, проектирующая новую организацию управления врачебной частью в Империи и мотивирующая негодность организации теперешней. Скажите мне ваше мнение по этому вопросу. Самое трудное в этом деле – это установить взаимоотношения между правительством и органами самоуправления, между департаментами хозяйственным и медицинским…»
7
Слова Д. С. были мною записаны на другой день после этого разговора.
8
Не было ли это наоборот. Не говорил ли все это Государь Сипягину.
Говорили мы все время бала, до ужина. Я изложил Сипягину все свои мысли по этому вопросу. Д. С. спорил мало и больше слушал меня. Беседу со мной он вел совершенно по-товарищески, не как всесильный сановник, а как равный с равным. Я между прочим признался, что записка, им упомянутая, написана мною. Сипягин, выразил сожаление, что записку эту он прочитал очень бегло, так как Государь дал ее ему только на короткое время. В результате Д. С. попросил меня завтра же прислать ему копию этой записки и заготовить другую, на основании которой он мог бы начать проводить новую организацию законодательным путем.
Своей простотой, любезностью и товарищеским отношением, если можно так выразиться, Сипягин купил меня, кажется, я до того никогда не говорил с министром по делу так долго (часа два), просто и откровенно.
Между прочим, Д. С. сказал мне, что хорошо знает, как этим вопросом интересуется Принц Ольденбургский. «Знаете, ведь он милейший и добрейший человек, но при его горячности и порывистости
Я отлично понял, что Д. С. лично был не так заинтересован делом, как он старался показать; несомненно, он с первых же шагов желал угодить Государю и в этом отношении сразу пошел по пути, противоположному тому, по которому шел Горемыкин. Может быть, он считал излишним создавать себе противника в Принце, который, пользуясь своим положением, не очень стеснялся в критике деятельности министров, а это могло иногда сделаться и неприятным, – недаром французы говорят: «M'editez, m'editez, il en restera toujours quelque chose» [9] .
9
Размышляйте, размышляйте, что-нибудь обязательно останется. (Пер. с фр.)
Вместе с тем из этого первого разговора с Сипягиным я мог сделать два вывода: первый, что он человек не государственного ума, ибо приведенные им мотивы необходимости реорганизации врачебного управления в Империи и потребности оздоровления России нельзя было признать точкой зрения государственного человека; второй, что он человек, по-видимому, доброжелательный, способный выслушивать других, а не навязывающий своего мнения людям, в известных вопросах более компетентным, чем он сам, т. е. человек, не впадающий в тон непогрешимого сановника, в тон, столь излюбленный многими, если не большинством наших русских сановников, которым, между прочим, так грешили Витте, Горемыкин и многие другие, и это обещало, что с Сипягиным можно сговориться.
На следующий день я приказал переписать мою записку и послал ее Сипягину, составление же новой записки я пока отложил.
IV
Прошла зима. Весной Сипягин заболел. После ангины он захворал острым суставным ревматизмом на подагрической почве – форма болезни, которая у пожилых людей всегда очень продолжительна и мучительна. Сначала Д. С. лечил его домашний врач (фамилию забыл), который пригласил меня по желанию больного, а потом уже я привлек В. Ф. Кернига и Л. В. Попова.
Сипягин жил тогда в своем маленьком особняке, рядом с дворцом В‹еликого› К‹нязя› Алексея Александровича [10] ; дом и вся обстановка были очень скромны. Выделялась в нижнем этаже только одна столовая под сводами и в русском стиле. Стол и русские лавки стояли в углу под образами. В этом отношении Д. С. оригинальничал. Он был большой гастроном, любил хорошо покушать, может быть, выпить – немного, но хорошо, любил угощать других, и его столовая была что-то в роде sanctuarium'a [11] .
10
Алексей Александрович (1850–1908), Вел. Кн., сын Императора Александра II. Генерал-адъютант, генерал-адмирал. Главный начальник флота и Морского ведомства (1880–1905), член Государственного Совета.
11
святилище. (Пер. с лат.)
Всю жизнь Д. С. был холостяком, и бабьих историй за ним не водилось, что было отчасти понятно при его некрасивой и массивной фигуре. Уже после 50 лет, товарищем министра вн‹утренних› д‹ел›, он женился на тоже уже немолодой Княжне Вяземской, известной в большом свете под именем Ары Вяземской, дочери археолога Кн. Вяземского и сестре Графини Е. П. Шереметевой (супруги Графа Сергея Дмитриевича [12] ).
Княжну Ару я встречал в молодости с ее матерью в школе лекарских помощниц при Рождественском лазарете Красного Креста, где старая Княгиня была попечительницей. Тогда Княжне было лет 25, она была очень крупная, красивая и породистая девушка, на английский лад воспитанная и одетая, державшаяся по-мужски, очень просто и свободно. Помню, что тогда она произвела на меня чарующее впечатление действительно великосветской барышни.
12
Шереметева (урожд. Вяземская) Екатерина Павловна (1849–1929), графиня.
Шереметев Сергей Дмитриевич (1844–1918), граф, историк, председатель Археографической комиссии, член Государственного Совета.