Воспоминания о Корнее Чуковском
Шрифт:
Профессор Феннел - добрый, симпатичный человек. Хорошо говорит по-русски. Он знаток русской истории, особенно эпохи Ивана Грозного и некоторых разделов русской литературы XIX века. Русисты в британских университетах нередко совмещают интересы историко-филологические - в точном и широком значении этих двух слов, будучи одновременно историками и филологами.
– А знаете ли, - говорит он, - что в этом самом отеле "Рэндолф" несколько лет назад останавливался ваш знаменитый соотечественник Корней Чуковский? Он приезжал
Феннел неожиданно сделал крутой вираж, в очередной раз выругав "окаянных пешеходов", и сказал:
– Мы приближаемся к цели. А между прочим, мы едем в тот самый зал, где он читал лекцию.
– Кто?
– спрашиваю я, утратив нить начатого разговора.
– Да Чуковский же.
– А о чем лекция была?
– О его любимом Некрасове. Это было сразу же после торжественного акта вручения диплома. Народу сбежалось на его лекцию - гибель! Он у нас, оказывается, чрезвычайно популярен. Даже я не мог такого предположить. Зал, знаете, едва мог вместить всех желающих послушать знаменитого русского.
– А кто же были слушатели?
– Вот то-то и оно! Сбежались не только студенты - филологи, русисты, но и математики, физики. Были и такие, что лыка не вязали по-русски, - кажется, так это у вас говорят! И не только студенты. Много было преподавателей - и опять же, знаете, не только филологи. Словом, зал был битком.
– Ну, и как лекция?
– О, это было необыкновенно! Публика сидела словно завороженная. И знаете, похоже было на то, будто Чуковский состоял в личном знакомстве с Некрасовым. Так было все обстоятельно, подробно и наглядно.
– А на каком языке он читал лекцию?
– Сначала он сказал немного по-английски, потом посмеялся над своим произношением, и замечу - совершенно зря. Для иностранца у него прекрасный английский язык. А затем перешел на русский. И почти все всем было понятно. Он держал текст перед собой, а потом стал от него отрываться, дальше - все чаще, а затем и вовсе забыл про него. Но только, пожалуй, не лекцию читал он. То была скорее беседа - живая, необыкновенно доверительная беседа. У нас, в Англии, такое очень любят. Здесь не жалуют длинных, книжных докладов. Лектор должен смотреть в глаза аудитории.
– Англичане здесь малооригинальны, - замечаю я.
– Это любят и у вас, и у нас, и во всем мире.
– Верно, - соглашается Феннел, - но у нас, в Англии, кажется, особенно. Хотя, впрочем, в каждой университетской аудитории у нас стоит кафедра, и каждый лектор по традиции взбирается на нее, держа в руках конспекты или какие-нибудь записи. Это называется - дань академической традиции. У нас, в Англии, нарушать традиции, какие бы то ни было, не считается похвальным.
Феннел вернулся к воспоминаниям о Чуковском:
– Он потряс Оксфорд совершенным знанием
– У нас тоже.
– А знаете, как он был прекрасен в мантии? Она положительно шла ему. Нам она давно уж надоела, эта мантия. Пережиток средневековья. В модерных английских университетах ее уже не носят. Лишь у нас и в Кембридже да еще в одном-двух старинных университетах она считается обязательным атрибутом университетского быта. Но вот на иностранце она прекрасна.
Мне несколько человек в Англии рассказывали, как выглядел Чуковский в мантии. Причем не только жители Оксфорда. Он выступал по телевидению. И его видела и слушала вся страна.
Впоследствии Корней Иванович рассказывал мне об этом своем двадцатиминутном выступлении по телевидению:
– Я был, кажется, в ударе и решил потрясти воображение англичан своим английским языком. И, представьте себе, на двадцать минут меня хватило. Потрясал, как мог. Меня поздравляли потом и благодарили. А еще и конверт вручили.
– Гонорар?
– Именно. Я по привычке вынул из бокового кармана пиджака стило и деловито спросил: где надо расписаться? Барышня из телевидения удивилась: зачем? Вся Англия может засвидетельствовать, что вы - мистер Чуковский, этот гонорар честно заработали...
Корней Иванович смеется:
– Первый раз в жизни получил деньги без расписки...
Он любил вспоминать свою поездку в Англию - третью по счету, улыбаясь, неизменно добавлял он, и последнюю...
– Хватит транжирить время на светские развлечения. Надо же когда-нибудь и работать!..
3
Он умел всему радоваться, как ребенок.
Надо же до глубоких седин сохранить в себе такую очаровательную непосредственность и такое мальчишеское озорство, кои были выражением его глубоко художнической натуры!
Анна Ахматова как-то заметила о Пастернаке: он награжден каким-то вечным детством. Это же можно было сказать и о К. Чуковском.
Ужасно не любил Корней Иванович, когда кто-нибудь из гостей словом или жестом выказывал преувеличенное внимание к его возрасту.
Сидим однажды на террасе его дачи в Переделкине. Чуковский читает нам свою статью о муравьевской оде Некрасова. Он удобно устроился в шезлонге и читает нараспев - так, как читал, когда бывал в особо хорошем настроении. Вдруг какая-то мысль мелькнула в его голове. Хочет записать, а не на чем. Спрашиваю:
– Где лежит бумага? Я принесу.
Вскакивает еще кто-то из слушателей. Но он всех опережает:
– Не надо так подчеркивать мою дряхлость.
Он часто повторял:
– Без игры человек превращается в чиновного, бездушного сухаря.