Воспоминания о Корнее Чуковском
Шрифт:
"Дорогой Эрик Иосифович!
Спасибо за журналы. В них очень много интересного. Очень понравилась мне статья В. В. Виноградова. Что бы ни говорили, он все же великий лингвист.
Как я благодарен Вам за Ваши marginalia к книжке "От двух до пяти". Очень многие мне пригодились, а обо многих хотелось бы поговорить из уст в уста. Вообще я внес в новое издание книги около ста исправлений. Хотелось бы сделать ее возможно лучше, раз она расходится таким большим тиражом. Я готов переписать ее всю - от первой строки до последней, - лишь бы только она принесла максимум пользы..."
6
"Дорогой Э. И.
Окказиональные слова - это, конечно, превосходно, но мы рады Вам и без них. Когда бы Вы ни приехали, Вы доставите радость нам всем.
Я позволил себе без Вашего разрешения печатно выразить Вам благодарность в предисловии к 16-му изд. "От 2 до 5"..."
В феврале 1962 года я написал Корнею Ивановичу о том, как было бы хорошо, если б учебник литературы XIX - начала XX века создала группа наших писателей. Каждая глава - свой слог. И уже по одному этому классики не будут похожи друг на друга. О Некрасове и Чехове - Чуковский. О Лермонтове Андроников. О Маяковском - Асеев. Как аппетитно все это было бы написано. Такую книгу и взрослые читали бы с удовольствием и пользой.
27 февраля 1962 года пришел ответ:
"Дорогой Ханпира!
[...] Идея Ваша - о книге для чтения - хороша, но вряд ли ей удастся рассеять укоренившуюся в сердцах наших школьников нелюбовь к ТолстомуТургеневуНекрасову (так, в одно слово, написано Корнеем Ивановичем.
– Э. X.), Пушкину. Книга может быть аппетитна, но сами Тургеневы неаппетитны для них!!!.."
Шел к концу первый год моего личного знакомства с Корнеем Ивановичем. А впереди было еще семь лет переписки и встреч...
1971
Леонид Утесов
ГЛЯДЯ НА ФОТОГРАФИИ
Наверное, те, кто смотрел кинофильм "Чукоккала", помнят, что Корней Иванович рассказывал об авторах, даривших ему свои произведения, шутки, юморески. Как это ни странно, в этой замечательной книге среди разных знаменитых или просто великих людей Чуковский представил и меня. Я не претендую ни на какие литераторские, художнические титулы и звания. И тем более радуюсь и горжусь тем, что присутствую в "Чукоккале".
Обычно, когда я бывал в Переделкине, в Доме творчества, Корней Иванович к вечеру, когда его тянуло к людям, к человеческому общению, разговору, шутке, приходил и настоятельно требовал от меня импровизированного спектакля. Где-то вдали, у калитки, выходящей на улицу-аллею, появлялась фигура... нет, даже не просто фигура, а высокая, красивая башня с серебристым куполом. Завидев меня, башня приветливо улыбалась и высоким, тенорового тембра, голосом восклицала:
– Утесик! Приглашайте публику и начинайте спектакль!
Я возражал:
– Почему вы на спектакль не приглашаете вашу детскую публику?
– Дорогой мой, это опасно: я никогда не знаю заранее, что может сказать одессит.
– Ну, тогда вы не знаете и того, что скажете сами.
– Имеете двадцать копеек.
Вокруг нас собиралась небольшая аудитория.
Корней Иванович принимал вид этакого заокеанского менеджера и деловито командовал:
– Начинайте!
И тут уж я входил в свою
Первая улыбка - я знаю, что она значит. Вызывать ее - все равно что разводить костер. "Дрова" загораются не сразу. Но ты упрямо "чиркаешь спичками", и вот уже зазмеился первый огонек. Сразу же с облегчением вздыхаешь - есть загорание!
Не знаю лучшего зрителя, слушателя, собеседника. Да и вообще я не знаю лучшего! Как не похож Корней Иванович на иных самодовольных литераторов, которые способны внимать только себе и с вежливой приветливостью, а на самом деле весьма рассеянно, смотрят на собеседника. И как он радуется, если его собеседнику что-то удалось, - сравнение, шутка, - и как помогает тем самым прийти к большей удаче...
Он не просто слушатель. Встав с кресла, сам выходит, так сказать, на арену и становится партнером. Разыгрывается сценка "На одесской барахолке".
Увлекаясь все больше, Корней Иванович дает мне задание - новую тему для импровизации. Я стою перед ним, как ученик на экзамене, готовый ответить на любой вопрос. В эту минуту мне ужасно хочется быть отличником.
– А покажите-ка, - говорит он, - как вы покупали шляпу на одесской толкучке начала XX века!
Стараюсь изо всех сил.
Но все имеет свой конец. Мы раскланиваемся с почтенной публикой.
Корней Иванович уходит, потом останавливается, - я чувствую, что ему хочется еще поиграть.
Вместе с фотографиями у меня сохранилась записка Чуковского: он сообщает о своем приходе и умоляет до этого "не раскрывать рта".
Февраль 1973 г.
З. Паперный
ПРИГЛАШЕНИЕ К РАДОСТИ
Первая встреча с ним - в редакции "Литературной газеты". Он входит, величавый и улыбающийся, с тем веселым достоинством, которое отличает каждое его движение. Все, конечно, рады - сам Корней Иванович пришел. Ясно, что никто уже не работает.
Молоденькая сотрудница просит его написать "проблемную рецензию" на книгу о писателе, чье имя, видимо, не слишком вдохновляет Корнея Ивановича. Он легко соскакивает со стула, становится на колени и, скрестив руки на груди, говорит умоляющим голосом, чуть нараспев:
– Не заставляйте меня о нем писать, ну, пожа-алуйста!
Все кидаются его поднимать, он кричит, что не встанет, пока его не освободят от этого поручения, его успокаивают: да, да, конечно, не пишите, только встаньте.
Никогда я не видел, что можно так весело стоять на коленях. В мире игры все меняет свой смысл и облик.
В Переделкине компания в несколько человек идет в гости к Чуковскому. Мы знаем, что он недавно болел, ему нужен покой и нам можно пробыть у него не больше двух-трех минут. С нами идет мой шестилетний сын. Все его наставляют: "Ты должен вести себя тихо, прилично, ничем не обеспокоить Корнея Ивановича", - сын уже не знает, куда деваться.
Корней Иванович выходит навстречу и, быстро поздоровавшись со всеми, устремляется к сыну. Тот, помня наставления взрослых, стоит чинно, как новобранец перед главнокомандующим на первом смотру. Корней Иванович говорит: