Воспоминания о людях и событиях моей жизни
Шрифт:
Эх, огурчики, да помидорчики,
Сталин Кирова убил в коридорчике [5].
Для того чтобы скрыть свои преступления по уничтожению ни в чем не повинных людей, Сталин периодически проводил чистки руководителей и исполнителей карательных органов. В 1937 году расстреляли Паукера, Бокия, Артузова; в 1938 году уничтожили генеральньного комиссара ГПУ Ягоду, а также Уншлихта, Лациса, Петерса и многих других. Репрессии 1937 и 1938 годов все заметнее сказывались на политических настроениях в стране. Цели, которые ставил Сталин, развязывая террор, уже были достигнуты. Требовались перемены, чтобы закрепить полученные результаты, поэтому в конце 1938 года Ежова освободили от обязанностей наркома внутренних дел и назначили наркомом водного транспорта. Вместо Ежова наркомом внутренних дел стал Берия. Сразу же после ухода Ежова началась новая волна арестов и смещений в органах НКВД. Вскоре арестовали и расстреляли начальников территориальных органов внутренних
Кроме страха и покорности народа массовые репрессии давали правительству СССР миллионы бесплатных рабочих, которые использовались на самых тяжелых работах. Тогда были созданы многочисленные исправительно-трудовые лагеря, которыми управляло Главное управление лагерями (ГУЛАГ) НКВД. Заключенные работяги в исправительно-трудовых лагерях построили: Беломорканал (1932), канал им. Москвы (1936), Волго-Донской канал (1952). Железные дороги: Котлос-Воркута, Караганда-Балхаш, вторые пути Сибирской магистрали (около 4000 км в 1933–1935), начало БАМа, Тайшет-Лена, Комсомольск - Совгавань и др. Автотрассы: Москва-Минск, Ночаево-Атка. Гидроэлектростанции: Куйбышевская, Усть-Каменогорская и др. Города: Комсомольск-на-Амуре, Магадан, Норильск, Воркута, Дубна и др. Новое здание МГУ им. Ломоносова на Воробьевых горах в Москве и другие объекты.
Заключенные добывали: золото на Колыме, радий в Ухте, под Челябинском, апатиты на Кольском полуострове, лес на европейском русском Севере, Сибири и т.д. [6].
Кроме лагерей, люди в которых строили каналы, дороги, города или добывали руду, лес, золото, существовали еще лагеря, в которых заключенные работали над научными и техническими проблемами. Их называли "шарашки". В них трудились Королев, Туполев, Солженицын и многие другие. В 1937 – 1938 годы, т.е. в годы "ежовщины", когда народным комиссаром внутренних дел был Ежов, жертвами массовых репрессий стали по подсчетам Р.Медведева от 5 до 7 млн человек [2]. При этом была арестована большая часть партийно-государственного и хозяйственного актива, военачальников, представителей интеллигенции. Из числа арестованных в 1937–1938 годах почти 1 млн человек приговорили к расстрелу, а остальных направили в лагеря. Однако мало кто из этих людей выжил там. По данным член-корреспондента Российской Академии наук Д.А.Волкогонова общее число репрессированных с 1923 по 1953 год в нашей стране составило 21,5 млн человек [7].
Террор, направленный против крестьянства, интеллигенции, военных, членов партии, стал в стране массовым явлением. Семьи "врагов народа", их знакомые, знакомые их знакомых – бесконечные цепочки людей превращались в заключенных. Террор порождал в народе страх, необходимый Сталину для того, чтобы предупреждать возможные недовольства людей, обеспечивать их покорность и иметь бесплатных рабочих. Естественно, в те годы я не мог знать и понимать многого из того, что написано в этой и последующих главах. Об этом я узнавал постепенно, в течение всей моей жизни, вплоть до написания этих мемуаров. Однако, что такое обыск в квартире, арест и уход отца навсегда, очереди к справочным окнам тюрем, я познал воочию, будучи десятилетним мальчиком.
Уместно привести стихи Анны Андреевны Ахматовой:
... Звезды смерти стояли над нами
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами "черных Марусь".
"Черными Марусями" в народе называли автомобили, в которых перевозили заключенных.
Величайшим несчастьем нашей семьи было то, что "сталинские репрессии" коснулись и нас. В последующие годы я слышал от теток (папиных сестер) и других наших знакомых, что отец был очень общительным, остроумным человеком и знал бесчисленное множество всевозможных анекдотов. Возможно, они и погубили его в годы репрессий. В ночь с 26 на 27 апреля 1937года я проснулся от яркого света в комнате. За открытой дверцей шифоньера я увидел синие галифе и сапоги, вокруг них валялись какие-то открытки, фотографии, письма и прочие бумаги. Это проводился обыск в квартире. Подошла мама сказала "Лежи тихо" и опять ушла, на ее лице я увидел страх. В соседней комнате слышались какие-то незнакомые голоса и очень взволнованный, резкий голос отца. Так продолжалось очень долго, наверное, несколько часов и мне стало очень страшно. Потом ко мне подошел отец в сопровождении человека в военной форме и сказал, что произошло недоразумение, сейчас он должен ненадолго уехать, но очень скоро вернется домой... поцеловал меня и добавил "Помогай во всем маме". Все. Это был арест. Больше я его никогда не видел и не слышал.
"Ежовые рукавицы" сжали нашу семью – в то время наркомом внутренних дел стал Ежов. И в народе, и в газетах часто фигурировало выражение "ежовыми рукавицами раздавим врагов народа". А я стал "сыном врага народа" и с этим клеймом жил двадцать лет. Наверное, тогда во мне стал формироваться свой внутренний мир неприятия политики Коммунистической партии. Об этом не говорили вслух и даже думать было опасно,
По маме был нанесен третий удар, который она уже не выдержала и стала психически больным человеком: первый удар по ней совершила Великая Октябрьская Социалистическая революция, Рябовы лишились благополучной обеспеченной жизни; второй удар – смерть двухлетней дочери Ириши от голода и холода, свирепствовавших в стране в 1920 годы; третий – арест и гибель мужа в магаданских лагерях.
После ареста близкого человека родственники начинали искать его по тюрьмам в надежде передать ему какую-нибудь еду и предметы первой необходимости. Но от родственников "врагов народа" передачи просто не принимали. Многолюдные очереди стояли к справочным окнам тюрем, но большинство людей получало в ответ "не числится". Прошли через эти очереди и получали несколько раз такой же ответ и мы с мамой.
Затем члены семьи арестованных ( по терминологии НКВД–ЧСИР– член семьи изменника Родины) начинали искать работу, чтобы иметь средства к существованию. Как правило, после ареста близких его родственников с работы увольняли. Уволили и мою маму, которая в то время работала библиотекарем в школе. При поступлении на новую работу надо было заполнять подробную анкету, в которой имелся вопрос "Есть ли среди ваших родственников арестованные?" Наврать в ответе на этот вопрос все очень боялись, так как анкеты тщательно проверялись в подразделениях НКВД и солгавшему грозили большие неприятности, вплоть до ареста, поэтому куда бы мама ни обращалась с просьбой принять на работу, после заполнения анкеты всегда получала отказ.
Моей бабушке Марии Владимировне пришла в голову мысль спросить молочницу‚ которая с дореволюционных лет привозила ей молоко, нет ли у них в Давыдкове какой-либо работы. Давыдково в то время было подмосковной деревней, а сейчас оно – неплохой московский район. Оказалось, что в Давыдкове есть артель по изготовлению детских игрушек и там требуются рабочие. Мама туда поехала и "О, счастье", ее, человека знающего три иностранных языка, приняли на эту работу, причем трудиться можно было дома, что для мамы тоже было важно. Очень хорошо помню, как мама привезла инструменты – плоскогубцы и исходные материалы, из которых мы с ней вдвоем стали делать убогие погремушки. От этой работы у нас обоих возникло только чувство унижения, но мы делали игрушки года два.
В конце 1937 года мы неожиданно получили письмо... от отца, хотя он был лишен права переписки, письмо это дошло до нас чудом. Когда отца везли на Колыму, ему удалось на какой-то станции просунуть листок бумаги с письмом и адресом в щель пола теплушки, и этот листок нашел добрый человек, который положил письмо в обычный конверт, надписал адрес, и письмо дошло до нас. Не перестаю благодарить этого человека за доброе дело. Это письмо мама побоялась сохранить, так как не была уверена в том, что ее тоже не арестуют и не будет повторного обыска. Многих жен "врагов народа" тоже арестовывали. В письме отец написал, что его арестовали по доносу сослуживца Богданова и близкого товарища Юрия Борисовича Малевского. С последним мы дружили домами и бывали у них, там рос их сын, мой ровесник, тоже Андрей. После войны Малевский-старший имел наглость к нам зайти, но мы с мамой резко дали понять, что разговаривать с ним не хотим. В письме отца еще было написано, что его обвинили в контрреволюционной деятельности, и особое совещание (тройка) НКВД назначила ему 5 лет заключения с отбыванием срока в лагерях на Колыме в Магаданском крае. Больше никаких писем мы от него никогда не получали. Все места в архипелаге ГУЛАГ считались страшными, но Колыма была особо жестоким и самым отдаленным от "материка" пунктом ГУЛАГа. Там добывали золото, олово, уран, заготовляли пиломатериалы. Зима на Колыме - страшное время. В воспоминаниях В.М. Шаламова говорится, что зимой там морозы достигают –60 С° и не бывает выше 25 – 30° мороза, а лагерное начальство выгоняло заключенных на работу при температуре 40 –50 С°. Продолжительность жизни там большинства заключенных не превышала нескольких месяцев и они превращались "в лагерную пыль" [6]. Еще одно, "роковое", письмо мы получили в начале зимы 1941 года из Московского ЗАГСа, в котором приглашали маму придти получить свидетельство о смерти мужа. Очень хорошо помню, как она рыдала. Очевидно, НКВД поручало районным ЗАГСам выдавать свидетельства о смерти по месту жительства заключенных до ареста. На этом история жизни моего отца закончилась, но память о нем хранило много людей, которые его знали: я с мамой, его сестры, его племянники: Веточка Зеленская, Борис Гокке‚ Галя Спорышева, Елена Андреева.