Воспоминания о Тарасе Шевченко
Шрифт:
— Я хорошо знал, что живопись — моя будущая профессия, мой насущный хлеб. И вместо
того, чтобы изучить ее глубокие таинства, и еще под руководством такого учителя, как
бессмертный Брюллов, я сочинял стихи, за которые мне никто гроша не заплатил, и
которые, наконец, лишили меня свободы, и которые, несмотря на всемогущее бесчеловечное
запрещение, я все-таки втихомолку кропаю... Призвание — и ничего больше».
Тарас жил с Сошенком только четыре месяца (с осени 1838
Несходство в образе жизни и привычках поселило между ними разлад и несогласие, [а
замешавшаяся в их отношения племянница хозяйки ускорила окончательный разрыв между
земляками].
«У Марьи Ивановны, — рассказывал И. М-ч [Сошенко], — жила племянница ее, сирота,
дочь выборгского бургомистра, Марья Яковлевна, прехорошенькая немочка. Нашему брату
56
художнику влюбиться нетрудно, и я полюбил ее от души и даже, грешный человек,
подумывал было на ней жениться. /64/ Но Тарас расстроил все мои планы. Он быстро повел
атаку против Маши и отбил ее у меня. Долго я скрывал свое неудовольствие на их близкие
отношения, наконец не выдержал. Разбранив Тараса, я выгнал его из квартиры. Но тем не
помог своему горю: Маша стала уходить к нему на квартиру.
Скоро после этого от усиленной работы я заболел глазами и грудью. Доктора стали
отсылать меня в мой родной климат, и я, не дошедши до цели, должен был бросить
Петербург, чтобы не последовать за Безлюдным, и переселился в болотный Нежин учителем
уездного училища на 4 рубля серебром месячного жалованья. Узнав о моем отъезде, Тарас
пришел ко мне прощаться. Он чувствовал себя виноватым передо мною, принял братское
участие в моем бедственном положении, и мы простились с ним как добрые приятели и
земляки, как будто между нами ничего и не было.
В 1846 году я виделся с ним в Нежине и журил его уже не за то, что он занимается
поэзиею за счет живописи, а за то, что печатает такие плохие стихи, как „Тризна“...»
Из всего того, что передал мне Сошенко о первых годах жизни Шевченка после выпуска
его на волю, можно вывести одно заключение, что у поэта нашего закружилась голова от
неимоверно быстрого Перехода с чердака грубого мужика-маляра в великолепную
мастерскую величайшего живописца нашего века. «Самому теперь не верится, — пишет он
в своем дневнике, — а действительно так было. Я из грязного чердака, я — ничтожный
замарашка — на крыльях перелетел в волшебные залы Академии художеств!»
Светские удовольствия и артистические кутежи, от которых удерживал Сошенко Тараса,
но от которых не мог воздержаться и сам великий учитель его, идол академической
молодежи Брюллов,
«„Зачем пьют, зачем кутят наши даровитые люди?“ Человек с умом и с душою такого
наглого вопроса не предложит. Кабы не было тяжело, так не стали бы пить... Есть люди,
которые не умеют делать уступок: им подавай или все, или ничего; при первой разбитой
надежде они бросают все и с каким-то злобным наслаждением разбивают об дорогу и свой
идеал, и свои стремления, и молодость, и силы, и жизнь» *.
* Статья г. Писарева, помещенная в «Русском слове» за ноябрь 1861 г.
Но не так думает завистливая бездарность и пошлое высокомерие людей, не
признающих над собой ничьего нравственного превосходства и бросающих из-за угла
каменьями в пророков земли своей. Не понимая глубокого смысла их вдохновенных речей,
провозглашающих народу «любви и правды чистые ученья», люди карьеры и денег, эти
бездушные фарисеи, эти продажные блюстители народных нравов, забывают ту простую
истину, что у всякого человека есть недостатки: почему же не быть им и у нашего
Шевченка? Они не знают того, что у таких исключительных личностей, у таких огненных
натур все громадно, необыкновенно, что их нельзя мерять на свой аршин. Замечая лишь
одни недостатки и не будучи в состоянии возвыситься до понимания высоких совершенств
необыкновенного человека, они стараются уравнять его личность с собою, очернить его
память, забросать грязью его могилу. . Но это им плохо удается: справедливо заслуженная
слава Шевченка вырывается чи-/65/стою и светлою из их грязных рук и проникает во все
слои общества, даже в простойнарод, который так был любим поэтом, как не полюбить им
ничего в мире... Большей славы Шевченко не желал... Да и может ли быть большая слава?..
57
II
Письма Т. Г. Шевченка к Варфоломею Григорьевичу Шевченку принадлежат к
последним двум годам страдальческой жизни поэта, когда он после долгих испытаний,
посланных ему в удел судьбою, измученный душою и телом, не прельщаясь более славою и
чувствуя в себе упадок творчества, хотел найти для себя после бурного плавания по
житейскому морю убогую пристань на берегу Днепра староденного, вдали от света и
шумной жизни столичной, посреди любимого им народа_
В письмах этих виден весь Тарас, каким мы его знаем в частной, домашней жизни: та же
теплая доброта души, та же горячая привязанность к родным и друзьям, то же непонимание
самых обыкновенных житейских истин и та же правдивость и прямота характера. Проходя в