Воспоминания о Тарасе Шевченко
Шрифт:
читателю судить о положении нашем с Шевченком, когда волей-неволей, представленные
некоторым из цветков и растений, игравших не блистательную роль в нашем
иллюстрированном стихотворении, мы должны были играть с ними в petits jeux 1 и
выдерживать легкие намеки не весьма приятного для нас свойства. Это было, однако ж,
ничего; но нам жутко пришлось от двух сестер, которых назвал я тепличными
высокомерными розами и которые, к стыду моему, оказались милыми
девушками. Обладая тактом и по совету матери, они не только не показывали вида
недовольства от нашей шутки, напротив, обращались с нами ласково и с необыкновенной
любезностью. Возвратясь как-то домой с одного очень приятного вечера, Шевченко начал,
не раздеваясь, молча ходить по комнате и на вопрос мой, что с ним, отвечал:
— Лучче б оті дівчата вилаяли нас на усі боки.
И мы после небольшого совещания решились ехать к этому семейству и чистосердечно
покаяться в своем прегрешении. Но по странному настроению судьбы мать этого семейства
предупредила нас и прислала просить Тараса и меня приехать к ней запросто обедать.
Шевченко получил заказы сделать портреты обеих барышень, и все неприязненные
отношения были кончены.
1 Маленькая игра (франц.).
В это же время познакомился с нами и бывал у нас С. С. Громека, тогда еще подпоручик
какого-то пехотного полка. Окончив занятия в Чернигове, Тарас Григорьевич уезжал к
дружески знакомому семейству Лизогубов в Седнев, где и работал, а я оставался в
Чернигове и собирал по окружностям этнографические заметки. Потом я заболел. Шевченко
приехал и прожил со мною, пока мне сделалось лучше. Тогда же он снял с меня
превосходный портрет карандашом и снова отправился в Седнев, а я после Фоминой уехал в
112
Киев. У меня в тетради осталась песня, написанная его рукою. Она напечатана в 3-м номере
«Основы», но уже по другой редакции. Вот как вылилась она у Шевченко:
Не женися на багатій,
Бо вижене з хати,
Не женися на убогій,
Бо не будеш спати.
Оженись на вольній волі,
На козацькій долі;
Яка буде, така й буде,
Чи гола, то й гола.
Та ніхто не докучає
І не розважає —
Чого болить і де болить,
Ніхто не питає.
Удвох, кажуть, і плакати
Мов легше неначе,
Не потурай: легше плакать,
Як ніхто не бачить.
Когда Шевченко возвратился из Седнева, мы встретили его старого товарища —
художника Сажина — и скоро поселились все вместе на Крещатике, в улице, называемой
«Козине болото».
Здесь началась новая жизнь с чрезвычайно поэтической обстановкой.
снять все замечательные виды Киева, внутренности храмов и интересные окрестности.
Сажин взял на /117/ себя некоторые части, и оба художника пропадали с утра, если только
не мешала погода. Я отправлялся то к знакомым профессорам, то разыскивал старинные
книги, то ходил на Днепр к рыбакам и ездил на лодке, то искал интересных встреч с
богомольцами, которых десятки тысяч стекаются в Киев летнею порою. Ничего не бывало
приятнее наших вечеров, когда, возвратясь усталые домой, мы растворяли окна,
усаживались за чай и передавали свои дневные приключения. Когда Шевченко рисовал
внутренность коридоров, ведущих в Ближние и Дальние пещеры, я сопутствовал ему с
целью изучить любопытные группы нищих, занимавших иногда большую половину
коридоров и имевших как бы свои привилегированные ступеньки. При странном
освещении, в котором полумрак галерей, обсаженных деревьями, прерывался вдруг потоком
света и яркий треугольник прорезывал наискось часть коридора, группы калек с
оригинальными лицами, с лохмотьями и умоляющими голосами — этим особенным
нищенским речитативом — представляли чрезвычайно своеобразное зрелище. Несколько
медных грошей приобретали нам расположение этой шумной и оборванной толпы, в голосе
которой, мимо грязи, отвратительного уродства, иногда приобретенного нарочно, из
корысти, мимо порочных наклонностей, встречались индивидуумы, драгоценные для
художника и вообще для наблюдателя. Но извлекать пользу из встреч с жалким
человечеством надо было умеючи. У нищих существуют или, по крайней мере,
существовали свои ассоциации, и в известном кружке все зависело от атамана или
старшины, который обращался деспотически с своими собратами. Один слепой старик
зверского вида, но умевший скорчить самую постную физиономию, гудевший, как бочка, в
минуты гнева и чуть не пищавший, когда канючил у прохожих, — предводительствуя
небольшой толпой нищих, больно колотил их огромной палкой, не разбирая правого и
виноватого. Особенно это случалось в те часы, когда отойдут обедни, а до вечерень еще
времени много. Мы, бывало, часто спрашиваем у нищих, зачем они терпят такого забияку,
но нам отвечали: «Пусть уже дерется, недолго осталось, на маковея (1 августа) выберем
113
другого». Атаман этот, по словам его товарищей, не годился в городе, но в деревнях с ним
было любо, потому что он имел обширное знакомство. Тараса поразила его физиономия, и