Воспоминания о Тарасе Шевченко
Шрифт:
курсе. В четверг мы отправились в собрание. Тут случилось маленькое происшествие. Кто-
то из начальствующих лиц не хотел было впустить Шевченка на том основании, что
последний был в бархатной шапочке, но щекотливому сему мужу объяснили, что Тарас
Григорьевич, в каком бы ни был костюме, делал честь своим посещением. Поэт много
смеялся этому приключению. На другой день мы все разъезжали по гостям, и тогда же он
написал Гербелю в альбом четыре стиха из одной
За думою дума роєм вилітає.
Одна давить душу, друга роздирає,
А третяя тихо, тихесенько плаче
109
У самому серці, може, й бог не бачить.
Надобно сказать, что Шевченко, кроме полнейшего бескорыстия, не любил и даже
боялся всевозможных денежных расчетов, и если ему случалось сходиться с кем-нибудь и
быть некоторое время вместе, — он отдавал товарищу свои деньги и просил избавить его от
всех житейских забот. Когда мы выехали из Лубен, он отдал мне свою кассу, которая, как и
моя, была не в блистательном положении, но при умеренной жизни нам должно было
хватить денег по май месяц. Признаюсь, что я и сам небольшой мастер обращаться с
деньгами, но как-то более Шевченка боялся за истощение наших средств, и потому, приняв
на себя казначейскую обязанность, начал некоторым образом скупиться, в особенности не
выходить из бюджета, составленного на масленичные увеселения. Тарас одобрил мой план,
и мы жили довольно расчетливо, по нашему крайнему разумению. Как теперь помню,
проснулись мы в субботу довольно рано, и пока не являлись гости и нам не предстояло еще
отправляться к знакомым, я хотел пойти в лавки купить некоторые припасы, потому что мы
решились выехать после бала в Чернигов и, таким образом, заключить масленицу. Выходя
из дому, я просил Шевченка приготовить чай.
— Не хочеться мені уставать, — проговорил он, — щось я утомився, так би і кабанував
цілісінький день. Нехай приносять самовар, а прийдеш — сам — і зробиш чаю.
Я согласился и вышел.
Возвращаюсь минут через двадцать. Тарас Григорьевич был одет. За столом сидел
какой-то юнкер, пил чай и подливал себе в стакан рому из графинчика, поданного
услужливым номерным.
— От нам бог і гостя послав, — сказал мне Шевченко.
Юнкер счел нужным мне отрекомендоваться. К нам часто являлись посетители, но при
взгляде на последнего у меня возникло какое-то темное подозрение, что посетитель этот
был привлечен не собственно желанием познакомиться с украинским поэтом, а с другой
целью. Но я старался быть как можно приветливее. Юнкер рассказал несколько анекдотов,
давно уже известных, и когда не оказалось более рому, он, громко кликнув
приказал подать еще графинчик. Мне это не понравилось, и смущал меня не лишний
полтинник, но перспектива сообщества с неизвестным господином, который с окончанием
второй порции рома мог сделаться невыносимым. Напившись чаю, юнкер отозвал Шевченка
в сторону и что-то шептал минуты две, потом раскланялся и вышел.
— Дай мені три карбованця (рубля), — сказал мне несмело Тарас, смотря на меня с
своей добродушной улыбкой, и по лицу видно было, что он готов рассмеяться.
— Вероятно, тому? — спросил я тихо, указывая на дверь.
Он махнул рукою. Я достал денег. Шевченко взял шапку и вышел. Возвратясь, он
рассказал мне, что юнкер, войдя к нам в № и отрекомендовавшись, признался ему, что
проиграл казенные деньги и просил одолжить ему пять рублей, не пополнив которых, он
мог ожидать больших неприятностей. Тарас Григорьевич по мягкосердию тронулся его
положением как молодого мальчика и обещал по-/114/мочь, пригласив напиться чаю. Но
когда гость, осушив графинчик рому, потребовал другой, то, несмотря на это похвальное
служение Бахусу, Тарас решился уменьшить пожертвование и дал три рубля, примолвя мне
только шутливо, чтоб я не рассказал В. А. Закревскому, который мог обидеться за такое
равнодушие к истинному мочемордию. Он никогда не отказывал просящим, и бывали
времена, когда у нас общий капитал понижался до нескольких гривен. Тарас Григорьевич
брал всегда мелкую монету для раздачи милостыни. Участье к нуждам и беде других
приводило его иногда к самым наивным сценам, и это еще более располагало каждого к его
личности. Иногда, впрочем, после наглого обмана, вытаскивавшего у него последние
деньги, он сердился и давал слово быть осмотрительнее; но какая-нибудь новая
попрошайка, искусно скорченная мина, жалобный голос — и Тарас не выдерживал.
Разумеется, уважая подобное направление, я никогда не говорил ему об этом, потому что не
110
производить же следствия, стоит или не стоит подать милостыню; но многие знакомые из
участия советовали Шевченко беречь свои финансы.
— Я і сам знаю, — отвечал он, — та нехай лучче тричі одурять мене, а все-таки
учетверте подам тому, хто справді не бачив, може, шматка хліба.
Мы в Нежине не скучали, но, несмотря на всеобщее радушие, на присутствие
прелестной М. С. К[ржисевич], известной тогда красавицы в Малороссии, кружившей всем
головы, решились оставить город, в котором не было дела, и поселиться в Чернигове, где