Воспоминания советского дипломата (1925-1945 годы)

Майский Иван Михайлович

Кое-какие меры «военного порядка» принимались и в области внутренней жизни страны. Было введено затемнение в ночное время. Правительство получило полномочия выпускать военные займы. Была запрещена торговля с вражескими странами и установлена цензура почтовых отправлений за границу. Началось рационирование продовольственных продуктов, в первую очередь бекона и масла. Создан был особый комитет из представителей тред-юнионов и союзов работодателей под председательством министра труда для того, чтобы «давать советы правительству по вопросам, касающимся обеих сторон». Была объявлена эвакуация женщин и детей из крупных городов в сельские местности: считалось, что там они будут в большей безопасности от возможных налетов германской авиации. Для раненых было подготовлено 200 тыс. коек и 70 тыс. медсестер. В парламенте шли разговоры о необходимости перевода промышленности на военные рельсы, однако самый перевод происходил черепашьим шагом и с постоянной оглядкой на частнособственнические

интересы отдельных фирм и концернов. Бесконечные дебаты вызвал вопрос о том, нужно ли создавать министерство военного снабжения, но к определенному решению все никак не могли прийти. На всех действиях правительства лежал отпечаток крайней медлительности, половинчатости, нежелания вносить какие-либо серьезные изменения в традиционно сложившийся порядок вещей. Да и не удивительно: дух «business as usual», господствовавший в правящих кругах, проникал всюду и на все оказывал свое тлетворное влияние.

Что касается Западного фронта, то там продолжала разыгрываться настоящая комедия. Газеты ежедневно сообщали о «действиях патрулей», о «контактах между разведывательными партиями», о «столкновениях между лазутчиками», о мелких «артиллерийских перестрелках», в которых почти не оказывалось жертв. 22 декабря 1939 г. Даладье с гордостью заявил в палате, что общие потери Франции за первые четыре месяца войны составляют всего лишь полторы тысячи человек! Он прибавил, что это объясняется наличием «линии Мажино». Ведь в первую мировую войну Франция за тот же срок потеряла 450 тыс. бойцов! Дело было, конечно, не в «линии Мажино». Дело было в том, что в 1939 г. Франция вела «странную войну», т.е. вообще не хотела вести никакой войны против гитлеровской Германии. Англичане, которые к середине октября перебросили во Францию экспедиционный корпус численностью около 160 тыс. человек, разумеется, следовали примеру своих французских союзников и тоже ничего не делали на фронте. Их потери исчислялись единицами. Воздушной войны ни с той, ни с другой стороны не было. Немцы «загадочно» молчали. Многие объясняли их поведение оглядкой на США. Возможно, что это обстоятельство играло известную роль, однако главное заключалось в ином. Как теперь мы знаем, Гитлер уже в октябре 1939 г. дал директиву о подготовке нападения на западные страны (так называемый Желтый план); с января 1940 г. эта подготовка приняла серьезный характер, и немцам, естественно, не было оснований распылять свои усилия впредь до момента атаки. Важно было также усыпить бдительность противника, чтобы сохранить в атаке элемент неожиданности.

Несколько активнее проходила война на море. Однако на первых порах англичанам здесь явно не везло. Правда, в течение короткого срока им удалось ликвидировать немецкое судоходство на морях, но зато гитлеровцы сумели в течение первых четырех месяцев войны потопить британские и союзные суда общим водоизмещением 810 тыс. т, а вдобавок в течение того же периода нанести два чувствительных удара по морскому самолюбию Англии.

Первый удар сводился к следующему: 14 октября германская подводная лодка, проявив необыкновенные ловкость и смелость, пробралась в главную морскую базу Великобритании Скапа-Флоу и потопила стоявший там на рейде линкор «Ройял ок» (29 тыс. т). Произошел страшный скандал. Черчилль, как морской министр, пережил несколько очень неприятных дней, но потом были приняты необходимые меры для предупреждения чего-либо подобного в будущем.

Второй удар был несколько иного свойства. В конце августа 1939 г., накануне самой войны, немецкий «карманный линкор» «Адмирал граф Шпее» тайно покинул Вильгельмсгафен и ушел в Южную Атлантику с заданием развернуть пиратскую кампанию против английских торговых судов сразу же после начала войны между Англией и Германией. Гитлера, видимо, вдохновлял пример знаменитых германских «рейдеров» первой мировой войны «Гебена» и «Бреслау», и он хотел теперь повторить ту же операцию. На протяжении сентября декабря 1939 г. германскому пирату удалось потопить корабли общим водоизмещением около 60 тыс. т, но потом против него была послана британская крейсерская эскадра. Последовала длительная и не очень искусная погоня британских судов за «Адмиралом графом Шпее». В конце концов англичанам удалось нанести «карманному линкору» некоторые повреждения и загнать его в устье реки Ла-Платы около Монтевидео. Однако «Адмирал граф Шпее» не сдался противнику, а 17 декабря 1939 г. был взорван своей командой. Германский пират погиб, но совсем не так, чтобы его ликвидация могла вызвать у английских моряков чувство гордости и удовлетворения.

27 ноября 1939 г. я сделал такую запись:

«Когда смотришь на Англию сегодняшнего дня, невольно получается впечатление: перед вами крепкий и сильный человек, одетый в полувоенную форму и снабженный весьма примитивным оружием. Он усердно делает шаг на месте и старается молодецки выпячивать грудь. Кажется, будто бы вот-вот он бросится в атаку, однако на самом деле ему смертельно не хочется воевать, и он только ждёт первого подходящего случая, чтобы сбросить с себя непривычную маскировку и, облачившись

в халат, сесть у камина с вечерней газетой в руках… Нет, нет! Воинственным духом в Англии сейчас не пахнет. В правящей верхушке, потому что она за малыми исключениями все еще ищет сговора с Гитлером против СССР, в массах, потому что они еще не разобрались как следует в ситуации и занимают выжидательную позицию. Многие верят в то, что война скоро кончится. И пожалуй, наиболее ярким свидетельством того, что война все-таки идет, являются сетки заградительных баллонов, которые с 3 сентября неизменно висят в лондонском небе для предупреждения пикирования германскими самолетами, которые еще не появлялись, но которых ждут или делают вид, что ждут».

Политические сумерки

Когда я вспоминаю первые месяцы войны и настроения, господствовавшие в то время в Англии, мне в голову невольно приходит выражение: политические сумерки. Сумерки, в которых все вещи и события принимали какие-то неясные, плывущие, неопределенные очертания.

Начну с правительства. Мне было известно, что внутри кабинета нет полного единства взглядов на характер войны и ее дальнейший ход. Правда, подавляющее большинство министров шло за Чемберленом, однако имелось меньшинство, которое относилось к премьеру весьма критически. Это меньшинство формально состояло из двух человек — Черчилля и Идена, но к нему в большей или меньшей степени тяготели некоторые другие министры, которые открыто не выступали против Чемберлена, но находили в его политике немало отрицательного, а в политике Черчилля немало положительного. Сюда относились такие люди, как министр здравоохранения В.Эллиот, военный министр Л.Хор-Белиша, министр просвещения Делавар и еще кое-кто. Между обеими группами шла борьба и, хотя пока Чемберлен несомненно оставался хозяином положения, за будущее в обстановке войны трудно было ручаться. Действительно, как мы скоро увидим, весной 1940 г. авторитет Чемберлена резко упал, а роль Черчилли неизмеримо возросла.

Чемберлен считал, что Гитлер не хочет всерьез воевать с Англией и что у Англии нет оснований всерьез воевать с Германией, а все происходящее на Западе после разгрома Польши — не больше, как взаимное маневрирование для получения более выгодных позиций при заключении «разумного компромисса» между обеими сторонами. Это видно было по всем действиям правительства, это проскальзывало даже в открытых выступлениях самого Чемберлена и министра иностранных дел лорда Галифакса. Так, в речи по радио 7 ноября 1939 г. Галифакс следующим образом определял военные цели Великобритании:

«Мы сражаемся в защиту свободы; мы сражаемся в защиту мира; мы отвечаем на угрозу безопасности нашей собственной и другим нациям; мы защищаем права всех наций жить своей собственной жизнью. Мы сражаемся против того, чтобы грубая сила стала арбитром между народами и заменила собой силу закона, против того, чтобы насильственно нарушалась святость договоров и раз данного слова» [153] .

Точно так же сам премьер-министр в речи по радио 26 ноября, характеризуя цели, которые преследует Англия в этой войне, говорил:

153

«Daily Telegraph», 8.XI 1939.

«Мы стремимся создать новую Европу, новую не в смысле перекройки старых карт и границ в соответствии с волей победителей, а в том смысле, чтобы Европа была проникнута новым духом и чтобы все населяющие ее нации подходили к существующим между ними трудностям с чувствами доброй воли и взаимной терпимости» [154] .

Все это были общие фразы и красивые слова, которые открывали возможность для самых различных толкований и ничуть не мешали заключению мира с Германией. Биограф Чемберлена Кис Филинг воспроизводит следующие слова премьера, относящиеся и названному времени:

154

«Times», 27.XI 1939.

«То, на что я надеюсь,— говорил Чемберлен, — не есть военная победа, возможность которой представляется мне весьма сомнительной, но крушение внутреннего фронта в Германии. Для этого необходимо убедить немцев, что они не могут выиграть войну».

Лучшим же средством для этого Чемберлен считал блокаду Германии и полагал, что желательный эффект ее скажется к весне 1940 г. Чемберлен мечтал о том, чтобы под влиянием блокады «экстремисты» во главе с Гитлером были смещены более «умеренными» элементами (читай: германскими генералами), с которыми можно было бы договориться о мире, построенном на «разумном компромиссе». Чемберлен был уверен, что и в Германии сильны такие же настроения и что поэтому ожидать развязывания настоящей войны на Западе не приходится. Очень любопытно свидетельство английского фельдмаршала Монтгомери. В своих мемуарах он рассказывает: