Воспоминания советского посла. Книга 1
Шрифт:
В интересах справедливости{26} должен сказать, что этот культ традиций не является целиком продуктом сознательного расчета господствующих классов. Несомненно, большую роль в его создании сыграл тот факт, что в течение 900 лет Англия не знала иностранных нашествий. Поэтому здесь преемственность была более крепкой, чем в других европейских странах. Таков объективный фактор. Однако господствующие классы уже давно поняли вытекающие для них отсюда политические выгоды и стали сознательно канонизировать культ традиций. Они окружили его восхищением и любовью, они курили ему фимиам и провозглашали одним из важнейших устоев английской жизни. И со своей точки зрения господствующие классы были правы: культ традиций оказывал и до сих пор оказывает им неоценимые услуги.
Теперь о культе компромисса. Он сложился тоже в ходе столетий, но стал особенно всемогущим после революции XVII в. и после потери Англией в конце XVIII в. своих американских колоний. Конечно, было бы неправильно представлять себе, что господствующие
«Вовремя» и в «надлежащих размерах» — таковы были два тактических принципа, которыми руководствовались господствующие классы, когда на каком-либо опасном историческом зигзаге они делали ставший неизбежным поворот. К этому сводилась суть их политической мудрости. И надо откровенно сказать, на протяжении последних двух с половиной веков они достигли тут большого искусства и заработали для себя немало политического капитала. Для иллюстрации приведу опять-таки два примера.
Первый пример — борьба за избирательное право в парламент. Начало XIX в. ознаменовалось ожесточенной кампанией за реформу старой избирательной системы, приводившей к засилию помещиков в палате общин. Широкие круги буржуазии, вплоть до самой крупной, а также массы только что пробуждавшихся к сознательной жизни рабочих требовали права голоса при выборах в парламент. Движение за избирательную реформу с каждым годом становилось все более бурным и стремительным. После июльской революции 1830 г. во Франции оно приняло такие формы и размеры, что в воздухе запахло открытым восстанием. Струна была натянута до последней степени, казалось, еще момент и она лопнет. Помещики-феодалы поняли опасность, и в 1832 г. был проведен известный «билль о реформе», который сразу изменил положение и устранил опасность революции.
Но как? Чисто по-английски. Новый избирательный закон вовсе не удовлетворял требований масс. Старый закон предоставлял избирательное право 5 % населения, новый — 7 %. Крупная буржуазия была удовлетворена. Пролетариат по-прежнему остался за бортом парламента. Но своей тактикой помещики-феодалы разбили единство, господствовавшее до того в лагере их противников, привлекли на свою сторону более умеренные элементы среди сторонников реформы и оттянули на долгие годы предоставление избирательного права рабочим. Только реформы 1867 и 1885 гг., принятые опять-таки потому, что на политическом горизонте стали вновь скопляться грозовые тучи, допустили к избирательной урне верхний слой пролетариата и фермерства, чернорабочим же в этом отказано даже сейчас. А конечный результат? Конечный результат тот, что благодаря тактике компромисса, реализованного «вовремя» и в «надлежащих размерах», английским господствующим классам удалось задержать введение демократического избирательного права вплоть до настоящего дня [96] .
96
Всеобщее избирательное право в буржуазно-демократическом понимании этого термина было введено в Англии двумя этапами только в 1918 и 1928 гг.
Второй пример — чартистское движение. Разочарование, вызванное в рабочих массах реформой 1832 г., толкнуло их влево и наряду с некоторыми другими факторами экономического и социального порядка способствовало созданию мощного революционного движения пролетариата, ставшего известным под именем чартизма. Программа чартистов, так называемая «хартия» (по-английски «чартер» — отсюда и самое название «чартизм»), внешне носила чисто политический характер и содержала шесть пунктов: всеобщее избирательное право, тайное голосование, равные избирательные округа, ежегодные выборы в парламент, отмена имущественного ценза для парламентских кандидатов и жалованье депутатам. Речь формально шла, таким образом, о доведении до конца той демократизации избирательного права, которая была прервана на полдороге реформой 1832 г. Однако в своей основе чартистское движение было не столько политическим, сколько социальным. Оно питалось страшной нищетой трудящихся масс, являвшейся результатом бесчеловечной эксплуатации этих масс капиталом, а также высоких цен на продовольствие, вызванных хлебными пошлинами. Говоря о реформе парламента, чартисты в сущности думали о социально-экономическом переустройстве общества, и некоторые из их вождей, например, священник Стефенс, открыто заявляли, что хартия есть в конечном счете не политический вопрос, а вопрос «ножа и вилки».
Чартистское движение приняло поистине грандиозные размеры. Под его знаменем стояли буквально миллионы. В конце 30-х и начале 40-х годов положение стало особенно угрожающим для господствующих классов. Чартисты подавали парламенту петиции, покрытые сотнями тысяч и миллионами подписей, с требованием осуществления хартии, но парламент оставался глух к требованиям масс. Это содействовало укреплению среди
Что же делает в этот критический момент господствующий класс? Он решает пойти на уступки, но как? Опять-таки чисто по-английски. Высокие пошлины на хлеб, существовавшие в то время в Великобритании, были выгодны крупному землевладению, но не выгодны промышленной буржуазии, ибо удорожали стоимость рабочей силы. Поэтому тогдашние пророки английского либерализма Кобден и Брайт в 40-х годах прошлого века развернули большую кампанию в пользу отмены хлебных пошлин. Ее из вышеуказанных соображений поддерживали широкие круги буржуазии. Одновременно отмена хлебных пошлин обещала несколько разрядить и напряжение, накопившееся среди рабочих масс, что тоже шло по линии интересов буржуазии. И вот в 1846 г. английский либерализм одержал крупную победу: хлебные пошлины были ликвидированы. Буржуазия одним ударом сразу убила двух зайцев — понизила издержки на рабочую силу и внесла известное успокоение в ряды пролетариата, ибо в связи с падением цен на продовольствие временно (очень временно!) улучшилось его материальное положение и ослабела его революционная энергия. А дальше в тогдашней мировой обстановке, когда Англия была единственной индустриальной страной среди отсталых аграрных стран в Европе и вне Европы, свобода торговли обеспечила британской буржуазии 40 лет необычайного процветания. В результате чартизм, несмотря на европейские революции 1848 г., стал все больше сходить на нет, а рабочее движение, используя благоприятную экономическую конъюнктуру, начало все больше переходить на рельсы умеренного тред-юнионизма, господствующего в нем и поныне. В итоге благодаря все той же тактике своевременного и достаточного по размерам компромисса господствующие классы Англии вышли невредимо из тягчайшего политического кризиса, не сделав рабочему классу ни одной политической уступки.
Так было в прошлом. А сейчас? И сейчас то же самое. В самом деле, разве Ллойд-Джордж, конечно, с неизбежной поправкой на время и обстоятельства, не играет в наши дни той же самой роли, какую 70 лет назад играли Кобден и Брайт?
Да, культ традиций и культ компромисса на протяжении веков сослужили хорошую службу господствующим классам Англии. Но для этого необходима была одна важная предпосылка: богатство. Если бы господствующие классы не были исключительно богаты, им не из чего было бы уступать. А не из чего было бы уступать, не создался бы и культ компромисса. Тогда вся политическая история Англии приняла бы совсем другой характер.
Но ее господствующим классам исторически «повезло»: в XVI-XVIII вв. с помощью грабежа, насилия и хитрости им удалось сколотить огромную колониальную империю, за счет которой они жили и живут, и при том сколотить так, что это не потребовало создания большой постоянной армии (мир еще не был поделен!). Возрастание богатства не сопровождалось усилением сухопутного милитаризма со всеми вытекающими отсюда последствиями. В XIX в. сюда прибавилось превращение Англии в промышленную мастерскую мира и колоссальное развитие ее внешней торговли. В итоге создалась прочная экономическая база для той политической системы, которая в конечном счете сделала из английского пролетариата скованного гиганта [97] .
97
См. приложение 13.
Похищение Сунь Ят-сена
Это произошло 11 октября 1916 г. Я точно запомнил дату, а почему — видно будет из дальнейшего. Я только что покинул одно интернациональное собрание, посвященное войне. Со мной вышел знакомый англичанин по имени Дэвис. Происходил он из Уэллса, лет ему было за 60. Высокий, худой, неуклюжий, с темными волосами, в которых уже светилась седина, Дэвис походил на забавную детскую игрушку — фигуру человека, которая может складываться под прямым углом. Самым замечательным в Дэвисе были его глаза — большие, лучистые, с сумасшедшинкой. Взглянув в них, вы сразу чувствовали, что имеете дело с необыкновенным существом, — не то гением, не то безумцем. Так как подобные крайности встречаются в жизни не так уж часто, то Дэвис стал типичным английским «crank» (чудаком). Он питался только молоком и свежими орехами, носил одежду, сотканную только рукой человека, и не признавал иного вида транспорта, кроме лошадей. В воззрениях Дэвиса было много от Вильяма Морриса [98] , но он состоял членом Независимой рабочей партии и занимал резко антивоенную позицию. Личная судьба Дэвиса сложилась горько. В жизни ему как-то не повезло и теперь на старости лет он перебивался с хлеба на квас мелкой журналистской работой. Его специальностью были знаменательные даты. Он держал в памяти сотни таких дат и каждый день, заходя в ту или иную редакцию, многозначительно заявлял:
98
Вильям Моррис (1834—1896) — известный английский писатель, художник и общественный деятель, утопический социалист романтического толка, автор известной социалистической утопии «Вести ниоткуда».