Воспоминания советского посла. Книга 1
Шрифт:
Мне кажется, и то, и другое вместе. Была слепота, вытекающая из недостатка исторического опыта и из того, что так хорошо выражается немецкой пословицей «Der Wunsch ist der Vater des Gedankens» («Желание — отец мысли»). Но было, несомненно, и лицемерие, похожее на лицемерие человека, трусоватого по природе, но привыкшего к тому, что все окружающие считают его храбрецом, и, потому, начавшего действительно воображать себя храбрецом. В глубине души он чувствует, что все это неправда, с замиранием сердца ждет грозного часа испытания, смутно ощущая, что не сможет его выдержать, но с тем большей яростью пока хорохорится и старается изобразить из себя рыцаря без страха и упрека…
С
Эрнст Джонс, один из самых блестящих вождей чартизма, жил и умер в Манчестере. Он был похоронен здесь на Ардвикском кладбище, и почитатели великого трибуна, поэта и писателя, воздвигли на его могиле скромный, но красивый памятник. К началу XX в. и могила, и памятник пришли в состояние ветхости и запустения. Тогда в дело вмешался конгресс тред-юнионов, и как раз во время манчестерского съезда 1913 г. состоялось открытие нового памятника Эрнсту Джонсу. Церемония была обставлена торжественно. Присутствовали многие члены конгресса. Дэвис, Бауэрман и Гендерсон произнесли соответствующие случаю речи. Они говорили о том, что Эрнст Джонс боролся за народные права в те дни, когда это было трудно и опасно, что его образ является вдохновляющим для нынешнего поколения трудящихся и что конгрессу тред-юнионов и лейбористской партии все еще приходится добиваться осуществления некоторых важных требований, выдвинутых чартистским вождем свыше полувека назад. Так медленно двигается жизнь.
Я присутствовал на открытии памятника. Вся эта сцена произвела на меня сильное впечатление. В ней было много чувства, глубины, благородства. К тому же как раз в те годы я изучал судьбы чартистского движения, и Эрнст Джонс был одним из моих исторических героев…
Прошло 12 лет. В декабре 1925 г., через восемь лет после Октября, будучи советником советского посольства в Лондоне, я по делам отправился в Манчестер и захотел еще раз побывать на могиле Эрнста Джонса. Седой кладбищенский сторож провел меня к знакомому памятнику. Воспоминания прошлого нахлынули на меня, и на мгновение я как-то оторвался от сегодняшнего дня. Я не заметил, что сторож не ушел, а продолжает стоять в двух шагах от меня, раздумчиво вглядываясь в слова, вырезанные на монументе: родился в 1819, умер в 1869. Вдруг я услышал:
— А какие пышные похороны это были! Весь город на них сошелся…
Я с удивлением вскинул на сторожа глаза:
— О каких похоронах вы говорите?
— Да вот об этих самых…
И сторож многозначительно кивнул на могилу Джонса.
— Откуда вы знаете? — недоверчиво спросил я.
— Да я видел их собственными глазами, — спокойно ответил сторож.
И уловив, очевидно, на моем лице выражение, близкое к ужасу, он, точно извиняясь, прибавил:
— Я не привидение с того света… Я работал мальчиком на кладбище, когда хоронили Джонса.
Я внимательно вгляделся в лицо сторожа. Да, он был стар, этот странный обломок ушедшей эпохи. Волосы его отливали серебром, на лице были глубокие морщины, но держался он еще прямо и крепко. Я спросил:
— И с тех пор вы все время работали на этом кладбище?
На лице сторожа появилось выражение гордости и удовлетворения, он вынул изо рта трубку и с достоинством ответил:
— На прошлой неделе я как раз справлял 56-ю годовщину моей работы на Ардвикском кладбище. Я никуда отсюда не уходил.
Я был потрясен до глубины души. А сторож в заключение добавил:
— Каждому своя судьба… Чем дольше человек работает на одном месте, тем лучше он работает.
Вечером в тот же день я зашел
У меня был большой и интересный разговор с тогдашним хозяином и редактором газеты известным либералом С. П. Скоттом. Это был красивый, бодрый старик лет под 80, внешне напоминавший апостола. Шапка серебряных волос, как сияние, окружала его крупное выразительное лицо, на котором ярко светились умные, живые глаза. Я знал, что Скотт уже в течение многих лет стоит во главе «Манчестер Гардиан» и что именно благодаря ему эта «провинциальная ланкаширская газета» стала одним из наиболее влиятельных органов мировой печати. Я подробно расспрашивал Скотта об истории «Манчестер Гардиан», об его организации, об его литературных и политических связях. Скотт охотно отвечал на мои вопросы и нередко пускался в воспоминания о больших людях, в тот или иной период писавших на страницах его газеты.
— Скажите, мистер Скотт, — спросил я в заключение, — не были ли в свое время сотрудниками вашей газеты Маркс и
Энгельс? Помнится, я где-то слышал об этом, но ничего точно не знаю…
Скотт слегка склонил на бок свою апостольскую голову и на мгновенье задумался. Потом он начал вспоминать вслух:
— Я стал работать в этой газете в 1871 году… Я сделался редактором этой газеты в 1873 году… С тех пор я не покидал газеты…
Скотт еще раз сдвинул брови и сосредоточился. От напряжения на лбу появились морщины. Наконец, он сказал:
— Нет, в мое время этого не было… Если Маркс и Энгельс когда-нибудь и писали в «Манчестер Гардиан», то во всяком случае до меня.
Итак, Скотт работал в «Манчестер Гардиан» 54 года! Редактором «Манчестер Гардиан» он состоял уже 51 год!
В моем сознании внезапно промелькнул образ кладбищенского сторожа.
Боже мой! Как устойчива в Англии жизнь!..
Черные города
Когда кончился манчестерский конгресс тред-юнионов, я не сразу вернулся в Лондон. Случай привел меня на Север, в сердце старой промышленной Англии, где родился ее капитализм, и мне захотелось ближе присмотреться к этим закопченным дымом местам.
Летом 1912 г. я видел Рур. Я исколесил его во всех направлениях, я останавливался в его городах и селениях, знакомился с его фабриками и заводами, изучал его рабочее движение — и это дало мне бесконечно много для понимания Германии тех дней.
Теперь я решил сделать то же самое в Англии и после закрытия тред-юнионистского съезда тронулся в путь по Ланкаширу и Йоркширу. Мой приятель из Исполкома лейбористской партии Джим Мидлтон дал мне рекомендательное письмо, которое открывало передо мной многие двери и сердца. Кое-где я и сам имел знакомых. В течение месяца я бродил из города в город, из поселка в поселок, всюду пристально вглядываясь в окружающее, всюду собирая материалы и впечатления, делая наблюдения и записи. Я побывал в Ли, Рочделе, Болтоне, Блэкберне, Бернли, Брэдфорде, Лидсе, Галифаксе, Хаддерсфильде, Шеффильде и многих других местах.
Условия моего путешествия отличались спартанской простотой и суровостью. Денег у меня было мало, приходилось наводить жестокую экономию. Железными дорогами я пользовался только в исключительных случаях. Обычно я либо шел пешком с рюкзаком за плечами, либо за несколько пенсов подсаживался на попутные грузовые телеги. Ночевал я на деревенских постоялых дворах, питался в дешевых харчевнях для рабочего люда. Иногда пользовался «hospitality» (гостеприимством) английских друзей, охотно предоставлявших кров и стол «товарищу из России».