Воспоминания советского посла. Книга 1
Шрифт:
Помню, что в Стокгольме нам пришлось провести дня два, но где и как, совершенно стерлось в памяти. Помню, что от Стокгольма мы двигались по железной дороге к северу, вокруг Ботнического залива, по уныло-пустынному берегу моря, пока не достигли Хапаранды, где проходила граница между Швецией и Финляндией, т. е. в то время между Швецией и Россией. Вот, кажется, и все, что осталось у меня в памяти от этого первого знакомства со Скандинавией. Ни природы, ни людей Скандинавии я в тот раз не заметил. С ними я познакомился значительно позднее, уже в годы моей дипломатической работы.
Очень раздражал меня на всем пути Анисимов. Теперь, когда море и субмарины остались
— Меня все время, — сказал он как-то, — тревожит вопрос: устоит революция или не устоит?.. И, по совести, я склонен ответить на этот вопрос: нет, не устоит.
Я резко возражал Анисимову. Я аргументировал от логики, от здравого смысла, от исторического опыта масс, от возросшего сознания пролетариата, от наличия марксизма как одного из важнейших элементов революционного процесса. Но, так как Анисимов и я спорили тогда «от разума», а не от фактов революции (эти факты еще скрывались в лоне будущего), то вся наша дискуссия носила какой-то слишком отвлеченный характер и оставляла после себя чувство неудовлетворенности.
На десятые сутки после выезда из Лондона мы, наконец, прибыли в Хапаранду. Здесь кончалась Швеция. Река Торнео отделяла ее от Финляндии. Через реку ясно виден был небольшой финский городок Торнео, а над его пристанью высоко развевалось красное знамя. При виде этого сердце сильно забилось у меня в груди: вот она, революционная Россия!
На небольшом пароме мы переправились через реку и высадились на пристани под красным флагом. Здесь нас встретили уже русские патрули. Это были молодые, веселые солдаты — крепкие, краснощекие, шумливые. Шинели свободно болтались у них на плечах, погонов не было, у пояса висели огромные маузеры. Некоторые носили красные повязки на рукаве. Пограничная дисциплина явно хромала: наших паспортом почти не проверяли, багажом совсем не интересовались. Зато охотно разговаривали и долились своими чувствами с приезжими.
До отхода нашего поезда на Петроград оставалось еще часа два. Мы зашли в станционный ресторан и слегка подкрепили свои силы. Потом в ожидании отъезда стали бродить около пристани. Солдаты нас окружили, быстро образовались группы, началось митингование. Нас, эмигрантов, подробно расспрашивали о том, что делается за границей. Мы в свою очередь подробно расспрашивали солдат о том, что делается в России. Я переходил от группы к группе и везде приглядывался и прислушивался. Больше всего солдат интересовало, когда кончится война и скоро ли английские, французские и немецкие рабочие последуют примеру своих русских товарищей.
Один из эмигрантов несколько академично задал солдатам вопрос, в чем состоит их программа? Высокий, красивый унтер-офицер с усмешкой ответил:
— А у нас никакой программы нет… Вот скоро прикончим войну, станем резать помещиков да капиталистов… Тут вся наша программа.
Стоявший неподалеку матрос откликнулся:
— Попили нашей кровушки! Хватит!
Окружавшие солдаты шумно зааплодировали.
Я тоже разговаривал с солдатами. Я не спрашивал их о программе, а
Это произвело на меня огромное впечатление. И, пожалуй, еще большее впечатление произвела какая-то новая, особая, горячая искорка в глазах всех солдат, с которыми мне пришлось разговаривать. Искорка мысли, искорка сознания. Точно их души изнутри озарились лучами восходящего духовного рассвета. Я знал русского солдата с детства, но никогда раньше не замечал ничего подобного в его глазах. Передо мной был совсем другой человек, и я как-то инстинктивно угадывал скрытые в нем гигантские потенции, которые только что начали пробуждаться…
Когда немного спустя, садясь в поезд, который должен был доставить меня в кипящий революцией Петроград, я вновь столкнулся с Анисимовым, мне стало одновременно и смешно и радостно. Суммируя впечатления, полученные в Торнео, я как-то сразу, внезапно, самопроизвольно — не разумом, а сердцем, инстинктом, всем существом своим — сделал вывод:
— Да, такая революция устоит!
Конец путешествия в прошлое
И вот наконец настал день, которого я ожидал: из английского министерства иностранных дел мне сообщили, что король вернулся в Лондон, и церемония вручения моих верительных грамот состоится завтра в 11 час. утра.
На следующий день, в 10 ч. 30 м. к зданию посольства подъехали две пароконных придворных кареты на мягких старинных рессорах. Спереди в каждой из карет сидел величественный кучер в длинном темном кафтане с пелериной. На голове у него был блестящий цилиндр с галунами, на руках ярко-белые перчатки, а в руках вожжи и кнут на длинном гибком древке. Облучки карет были подняты так высоко, что кучера возносились над ними, как какие-то торжественные изваяния. Сзади, на специальных подножках, тоже возвышаясь над каретой, стояли гайдуки в таких же облачениях, как и кучера, — по два на каждую карету. От всей картины веяло далью веков и воспоминаниями о рыцарских турнирах…
Из первой кареты вышел один из высших чиновников министерства иностранных дел и с изысканным поклоном сообщил мне, что ему поручено сопровождать меня от посольства до дворца. Чиновник был в расшитой золотом парадной форме своего ведомства. Я — во фраке, в лакированных ботинках и черном пальто, с шелковым цилиндром на голове. Как мало в этом облачении я был похож внешне на того эмигранта, который 20 лет назад стоял на пристани Фокстона!
Когда мы оба стали спускаться с крыльца посольства, со всех сторон защелкали аппараты набежавших откуда-то фоторепортеров. Собравшиеся у ворот соседи с любопытством взирали на редкую церемонию. Гайдук выбросил из кареты складную трехступенчатую лестничку, и мой спутник поспешил возможно комфортабельнее устроить меня на мягком кожаном сиденье. Сам он поместился рядом со мной. Во вторую карету села моя «свита» — секретари посольства, которым по дипломатическому этикету полагалось сопровождать меня к королю. Затем кортеж тронулся в путь через улицы и парки Лондона, везде привлекая к себе внимание публики. Пешеходы останавливались и подолгу смотрели нам вслед.