Воспоминания "Встречи на грешной земле"
Шрифт:
По всей Большой Бронной, от площади Пушкина и до самого театра на Малой Бронной шла траурная процессия людей, прощавшихся с Михоэлсом. Гроб с телом покойного стоял на той самой сцене, где он творил для всех нас свое чудо. Пройдя мимо тела Михоэлса, я увидел, что грим плохо скрывал изувеченный лоб.
Театру ГОСЕТ поначалу присвоили имя Михоэлса. Но вскоре, в разгар антисемитской кампании «борьбы с космополитизмом», это имя постарались запачкать. С актерами расправились, кого посадили, а кого — Вениамина Зускина — убили. И театр закрыли.
Но об этом я уже не могу и не хочу здесь писать. Дело суда было бы оценить по заслугам это
Дочери Михоэлса — Наталья и Нина — уехали в Израиль и, надеюсь, нашли там достойное прибежище.
Здесь же, где он жил, работал и погиб, остались о нем легенды и память. Память благодарная, восторженная и благоговейная.
...Ах, как же я был незрел, когда немедленно не схватился следовать совету Михоэлса относительно пьесы! Да, возможно, тогда пришлось бы разделить и судьбу этого театра. Но судьба театра это как судьба народа. И кто знает, что такое счастье и несчастье отдельного человека?
Николай Охлопков Способность играть кого надо
Как-то в декабре 70-го года я заглянул вечером к своим знакомым и увидел, что по телевизору передают вечер, посвященный 70-летию со дня рождения Охлопкова (он умер за три года до этого, всего 67-ми лет, от склероза мозга).
Телепередача была построена как гимн Охлопкову и кончалась почти молебном в его честь. Все, кто находился на сцене (а передача велась из театра), поворачивались спиной к зрительному залу, а лицом к портрету, висевшему в глубине сцены, и, воздев руки, стояли так, замерев под соответствующую торжественную музыку. Безвкусица этой сцены, могла конкурировать только с идолопоклонническими тенденциями тех времен, истинным и любимым сыном которых был Охлопков. Именно так сказал о нем один из выступавших, и это была единственная правда за весь вечер, да и то высказанная совсем в другом смысле.
Так как я находился в гостях, то не мог выключить телевизор и вынужден был досмотреть передачу до конца. Уйти тоже было неловко: человек, к которому я пришел, — симпатичная дама почтенного возраста — смотрела на экран с верой и интересом. А после окончания передачи обратила на меня умиленный взор и спросила: «Ведь вы знали его, не так ли? Он что, действительно был таким талантливым и благороднейшим человеком, как о нем тут говорили?» На что я не удержался и рассказал кое-что об Охлопкове. Всего лишь кое-что. Но и этого было достаточно, чтобы умиленный взор превратился в грустный, и дама с горечью вздохнула. Она поняла, что все, рассказанное мной, правда.
Так какова же правда об Охлопкове?
Как известно, инсценировка «Молодой гвардии» по роману Фадеева на сцене театра Маяковского имела успех. Ставил Охлопков, художником был Рындин. Это Рындин придумал образ спектакля: огромное, во всю сцену, ниспадающее сверху красное знамя. То была и декорация, и занавес, и символ, определяющий стиль, решение и пафос спектакля. А потому Охлопков все время на репетициях, как всегда темпераментно, восклицал: «Вадим! Ты — отец спектакля!» Тот упирался, заикаясь протестовал (Рындин вообще заикался), смущенно отнекивался, говоря, что это Охлопков, как постановщик, отец спектакля. Но Охлопков, если и соглашался с этим, то лишь с условием, что тогда Рындин мать спектакля. Или так: «Ну, хорошо, мы оба — отец и мать! Мы родили с тобой этот спектакль вместе, Вадим!» И он при всех обнимал его, восторженно заглядывая в глаза: «Этим занавесом, Вадим, ты подсказал мне все! Он решил спектакль! Нет, Вадим, ты и
Так или иначе, но когда подавали список к выдвижению на сталинскую премию, то его возглавляли Охлопков и Рындин, а далее уже следовали имена нескольких артистов.
В те времена не было обычая публиковать списки предварительно, для обсуждения и ознакомления граждан. А уж сразу — кому присуждено, и все.
И вот наступил день, когда список лауреатов был опубликован. Охлопков его возглавлял. Далее шли фамилии артистов. Но Рындина не было.
Рындин прочел и глазам своим не поверил. Бросился к Охлопкову, а тот встретил его с распростертыми руками — поздравлять. Но, узнав в чем дело, схватил газету, прочел и возмутился. Он сказал, что этого так не оставит! Что это, разумеется, недоразумение и виновный будет наказан! Что это!..
— Бюрократы чертовы! Комитетчики!.. (далее шло неприличное слово). Ты, Вадим, конечно, не ходи, не унижайся! Я сам доведу дело до конца!
Но шли дни, а Охлопкову ничего выяснить не удавалось.
Понимаешь, Вадим, никак концов не найду! Все поражены, возмущены, но никто не может объяснить, в
чем дело! Где вычеркнули — никто не знает. Но я добьюсь толку! Или сам откажусь от премии! Все равно она мне теперь не в радость! Или отдам тебе мою медаль! Носи!!
Но толка добиться никак не удавалось. И тогда, преодолев унижение, пошел выяснять все сам Рындин. И без особого труда узнал, что фамилию его вычеркнул в самом начале Охлопков. А потом даже несколько раз проверял: не вставили ли Рындина обратно.
Тогда Рындин вновь пошел к Охлопкову. Тот, как только увидел его, с горечью воскликнул, что все еще не может найти концов, но докопается до истины. Умрет, но докопается!
На что Рындин, заикаясь, промолвил, что умирать уже нет надобности, так как он, Рындин, все узнал. И на горестный вопль Охлопкова: «Так кто же, Вадим, говори, не мучь меня, кто?!» — ответил почти по Достоевскому, как Порфирий Петрович Раскольникову на вопрос того «Так кто же убил?» — «Вы и убили. Больше некому».
Т-так ты же и вычеркнул, К-коля, — пролепетал, заикаясь, Рындин. — М-мне т-так в м-министерстве к-культуры сказали.
А далее наступила пауза, во время которой Охлопков оценивал, очевидно, ситуацию. После чего произнес с огромным чувством:
— Вадим... Я должен сказать тебе все... Прости меня... Я... я ревновал тебя к спектаклю!
А затем он бросился к Рындину на грудь, обливая того слезами, и рухнул перед ним на колени.
...На этом сия история, вроде бы, могла и закончиться. Но вы можете поинтересоваться, а что Рындин? Дал ли он Охлопкову по физиономии или тоже зарыдал и опустился на колени рядом? Облобызал или плюнул в глаза?
Мне это неизвестно. Рындин был человеком со слабостями и странностями. Зато известно другое. Через несколько лет, когда Охлопков ставил «Гамлета», он пригласил Рындина быть сценографом спектакля, и тот согласился. Но это, пожалуй, уже больше говорит не об Охлопкове, а о Рындине.
Охлопков был одним из самых восторженных учеников Мейерхольда. Это пока Мейерхольд был жив и руководил театром. Но после ареста и трагической гибели Мастера (так звали Мейерхольда еще при жизни), Охлопков сразу же (а может, даже первым — приоритет не установлен) не только открестился от своего бывшего Учителя, но и стал повсеместно доказывать, каким зловредным явлением в искусстве, да и не только в искусстве, была деятельность Мейерхольда.