Воспоминания "Встречи на грешной земле"
Шрифт:
И, скажу вам, даже мне, старому москвичу, знающему не понаслышке, что такое московские магазины в разные периоды нашего существования, даже мне, повторяю, эта сцена, в исполнении Раневской, показалась достоверной. После того, как она изобразила свою сестру, и домработницу, и мясника, и очередь, и даже воспроизвела свое изумление при виде вырезки. Правда, подозреваю, что сестра к тому же упомянула, откуда она приехала и, самое главное, для кого мясо.
Повторяю, Раневская была остроумна, а потому ее характеристики отдельных людей и меткие словечки попадали в цель и передавались из уст в уста.
Завадского она ценила как режиссера, но при всем том называла вытянутым
К сожалению, так как ее шутки почти всегда выходили за рамки цензурных правил, то привести их тут мне будет затруднительно. Одно скажу — они могли повергнуть в шок любого человека, даже не столько упомянутой особенностью, сколько неожиданностью.
В качестве примера все же приведу один случай. Дело было на гастролях в Одессе, где она, воспользовавшись такси, заплатила по счетчику. Шофер был вне себя, тем более, что узнал, кого вез. Он воскрикнул:
Мадам Раневская! Как это понимать, как?! Вы — и по счетчику?!
А я, мой милый, деньги не вот этим местом зарабатываю, — сказала Раневская и не только похлопала себя по тому месту, которое имела в виду, но и назвала его, дабы уж не было сомнения.
Свидетели говорят, что шофер долго не мог тронуться с места.
Известен случай, когда ей домой позвонила какая-то дама и стала говорить так, что конца этому не было видно.
Раневская наконец не выдержала и сказала: «Милочка, я говорю с вами из автомата, а тут уже собралось много народа. Всего хорошего». И положила трубку, оставив всех, кто был при этом, в недоумении, то ли она позабыла, кто кому позвонил, то ли поступила так нарочно.
Пожалуй, никто из знаменитых артистов не поменял столько театров, как Раневская. В театре Маяковского она превосходно сыграла в «Лисичках» Лилиан Хеллман — и ушла. В театре Пушкина — главную роль в пьесе «Деревья умирают стоя» Кассона, также с успехом — и ушла. В театре Моссовета — в уже упомянутых пьесах и — последняя роль — в «Правда хорошо, а счастье лучше» Островского. И все время поговаривала, что уйдет. Но не ушла. Возможно, потому, что все вокруг соглашались терпеть ее шутки, насмешки и вообще все, что она вытворяла. В том числе и тогдашний главный режиссер Юрий Завадский. А возможно, понимая, что после смерти Завадского и Марецкой ее уход нанесет театру сокрушительный удар. Потому и соглашалась играть даже будучи совсем больной. (Свою последнюю роль Раневская играла почти автоматически, и ее трудно было узнать.) Но вскоре эту невосполнимую потерю театр все же понес. Не только театр Моссовета, но и весь наш театр. Актрисы, обладающей даром столь мгновенной заразительности, как Раневская, у нас больше нет.
В своих интервью по телевидению Фаина Григорьевна тоже играла роль. Но так как это была ее собственная режиссура, то, увы, в томной даме, лепечущей на телеэкране, невозможно был узнать лихую на язык Раневскую. Лишнее подтверждение того, что даже высокоталантливые артисты, предоставленные сами себе, будут играть обязательно плохо. Это никак не роняет Раневскую, а просто еще раз напоминает: талант артистов надо беречь, в том числе и от них самих. Причем тем строже и тщательней, чем талант более редок. Это значит — не давать артисту тонуть без режиссуры. Артист поплыл, но твердая, умелая и заботливая рука
А слабости талантливого человека — что же, они, если хотите, даже украшают его, приближая ко всем нам,
прочим смертным. Так, например, в одной из телепередач на вопрос к Раневской: кто был ее непосредственным учителем, Фаина Григорьевна назвала — знаете кого? — Александра Сергеевича Пушкина. Честное слово. И при этом молитвенно взглянула на спрашивающую Наталью Крымову, одну из наших самых думающих критиков. И что? Умница Крымова даже глазом не моргнула. И — правильно. Это же Раневская! Даже если бы она назвала Станиславского своим учеником, так и то, я полагаю, ей можно было бы это простить. Мне почему-то кажется, что Станиславский, если бы услышал подобное, то, зная Раневскую, наверняка простил бы ей это. Ведь большому таланту многое можно простить. Кроме одного! Нельзя позволять ему себя губить. К счастью, Раневскую от этого все-таки удалось сберечь.
Илья Эренбург Монологи себе
Теперь, по прошествии более 50-ти лет, после встречи с Эренбургом, я попытаюсь вспомнить, что же толкнуло меня к нему. Скорее всего чувство безнадежности. Вернувшись из Сталинграда в Москву, я обошел со своей первой пьесой «Мефистофель» и сказками едва ли не все имевшиеся тогда в столице издательства и театры. И всюду — после добрых, а иногда даже лестных слов — отказ. Причина: не ко времени. Не о том сейчас надо. Идет война, а вы...
А имя Эренбурга у всех тогда было на устах. Его антифашистскими статьями зачитывались все с воодушевлением. Они казались именно тем, что сейчас нужно. Да и были таковыми. Вот, наверное, я и захотел проверить у человека, который как бы олицетворял собой современность, действительно ли мои работы не ко времени? И вообще, что они, с точки зрения именно такого Мастера, собой представляют?
Скажу сразу — Эренбург никогда не был в числе моих любимых писателей. Его романы я читал с интересом, но не более. За душу не брали. Иное дело его публицистика. Она была умна, доказательна, волновала и била в точку.
Я подумал: ну пусть у него совсем другой вкус, но уж он-то понимает требование момента. И потом, его мнение будет свободным от всяческих деловых соображений.
Раздобыв телефон Эренбурга, а позвонил ему, изложив свою просьбу. Он сразу же согласился на встречу, и 4 января 1945 года я был у него. Он жил в угловом доме, выходящем на площадь перед Моссоветом. Ныне на стене этого здания мемориальная доска.
Почему Эренбург, знаменитый и, наверное, очень занятой писатель, согласился принять меня, не знаю. В
нынешнее время многие обзавелись автоответчиками, общением с которыми все может и закончиться. Понимаю, преступность возросла, да и неясно тому, с кем хотите встретиться, зачем вы ему нужны. Но раньше то ли преступников не боялись, то ли автоответчиков еще не было, однако на такие встречи даже очень известные люди шли безбоязненно. Просит человек — значит, ему нужно, вот и соглашались.
Меня встретил небольшого роста человек, с взъерошенной шевелюрой, с утомленным лицом и с мешками под глазами — сам Эренбург. Он протянул мне свою маленькую, как у ребенка, руку и провел в комнату.
Помню, меня поразило, что одна из стен оказалась увешанной сверху донизу иконами. Эренбургу тогда было 54 года, но выглядел он намного старше. Спросив, с чем же я к нему пришел, он с удивлением метнул на меня взгляд, когда я назвал свою пьесу: «Мефистофель». Ишь, мальчишка, было в этом взгляде, куда полез!