Воспоминания
Шрифт:
Обнимаю тебя. Твой К.
1915. XII. 7. Вечер. Питер
Катя милая, опять лишь два слова. Никак еще не могу приспособиться к столичной жизни после своих вольных странствий. Мне все мешает и все кажется посягающим на мою свободу. Это такое чувство, точно я был альбатросом и лишился Океана. Не сразу с ним освоишься.
Опять молю о книгах, список послал Нюше, а также о исправлении моего сюртука, а то новому нужно дать отдых.
Нину Вас. увижу дня через три. Замерзаю. В Брюсовском буду оттаивать. Обнимаю тебя. Твой К.
1915. XII. 9. 10-й ч. н. В. О., 22-я, л., д. 5, кв. 20
Катя милая, спасибо тебе за телеграмму, но, верно, я буду лишь читать, без музыки, с музыкой дорого устроение, а мне нужны сейчас деньги, — за поездку я недополучил того, на что рассчитывал, а
164
неуклюжестью (фр.).
Дружок, не поленись добыть мне все, по возможности, указанные мною книги. Я от Смирнова достал книг, но другие и притом лишь малость из них могу увезти с собой: каждую минуту они могут понадобиться ему самому или университету.
Сегодня начал писать свое «Слово о творчестве».
Обнимаю тебя и чаю через неделю быть с тобой. Твой К.
1915. XII. 14. 8 ч. в. В. О., 22-я л., 5
Катя милая, я иду сейчас отправить тебе телеграмму, решил ехать в субботу, 19-го, значит, в воскресенье утром буду наконец в Брюсовском. До отъезда мне нужно использовать несколько книг Смирнова и Mappa, которые увезти не могу. Нужно также в течение ближайших дней свидеться с Коутсом и провести с ним день музы, верно в среду, — условленный раньше день не состоялся, у него сделался сердечный припадок. Я очень счастлив этой дружбой с Мейерхольдом, Мгебровым, Альбертом Коутсом и Мадэлон Коутс. К Мейерхольду также иду на этой неделе в Студию. Мы затеваем с ним нечто. Он, кроме того, проводит в Александринский театр «Малявику» Калидаса, и, по-видимому, она пройдет.
Шлю тебе две газетные вырезки. Мой портрет, небольшой офорт Кругликовой, продается с аукциона уже за 300 рублей, но она еще не отдает его.
Черепнин написал ряд новых вещей на мои слова. В Петербурге за неделю моего выступления скуплены в магазинах все мои книги. Все сие приятно.
А «Молчание» Эдгара По! Ты помнишь, милая, что я его когда-то перевел для тебя. До чего живо я вижу все это время {114} твое лицо, глаза, столовую, ставшую моей комнатой, Александра Ивановича, любовь, высокие минуты, благородство всей нашей любви, Катя.
Я в какой-то хрустальной сказке. Растет моя власть над сердцем, моя воля над самим собой.
Спасибо, что воздержали Фин от музыкантов. Мой вечер будет блестящ и без музыки, как он был лучезарен здесь.
До новых строк, родная. Не хворай. Святки будем проводить вместе. Целую тебя. Твой К.
1915. XII. 11 ч. н. Петроград, Вас. Остр., 22-я л., д. 5, кв. 20
Катя милая, я писал Нюше о моих здешних делах, я не виделся еще с Меклером, с которым в Великом Посту поеду на юг России и в Сибирь до Японии, увижу его завтра или послезавтра. Я окончательно нанял эту квартиру, где, однако, мало мне придется жить. Она холодная, и в ней, как в новой, есть несовершенства. Это устранимо. А так, вообще, я ей пленен. Просторно, светло, 7 комнат, прекрасная столовая, у меня, кроме кабинета, большая комната для гостей, электричество, ванна, из окон видны снежные пространства, в 2-х минутах Нева, в нескольких минутах трамвая — Море, весной оно будет видно из окон, до Невского по траму — 20 минут. Мне так странно все это. Но, увы, лишь две комнаты вполне мои, в других мебель, волшебно дарованная на время, — придется еще много истратиться. Я чувствую, однако, что это нужно в разных смыслах. Мне нужно, наконец, прочно устроить свои дела, а это для меня возможно только здесь. Я мечтаю о том, что после 2–3-х поездок по России моя слава заставит, наконец, кого-нибудь достойно купить мои сочинения, тогда мы снова уедем в Париж — так мне хочется, приезжать же в Россию я буду один, для поездок в России из конца в конец. Эта поездка от Вологды по Волге до Урала
P. S.Я буду с тобой Святки, но приеду раньше, между 17-м и 20-м. Ранее невозможно из-за дел.
Нинику целую. Везу вам всем подарочки.
Застал здесь все лишь в устроении, но верю в самое светлое. Коля со мною и будет жить здесь. Мы друг другу очень рады. Но я соскучился о тебе и Нюше и Брюсовском п. Уж скоро теперь!
1915. XII. 28. 11 ч. н.
Катя родная, как мне больно твое отсутствие именно теперь, после злополучной беседы. В доме так пусто без тебя и осиротело. Я, наконец, начал действительную работу. Провансальцы давно меня влекли, но я не знал и не подозревал, что я сразу у них найду целые россыпи именно того, что мне нужно.
Люди меня сегодня не терзали. Нюша охраняла. Сейчас она сидит в столовой с тетей Сашей {115} , которая только что вернулась веселая и освежившаяся поездкой, весьма удачной.
Ты, верно, сейчас наслаждаешься безмерно дивной тишиной деревенской зимы. Маркизе {116} мой привет и m-lle Deline, одной — задорный, а другой — нежный. Сие есть загадка.
Ладыжинским липам, меня чаровавшим летом и осенью, да шумится радостно в зимних ветрах, и да буду я дышать их расцветами в 1916 году.
С Новым Годом и Новым Счастьем, Катя, милая.
Целую и люблю тебя истинно и всегда. Твой К.
1916. 25 января, 8-й ч. в. В. О., 22-я л., д. 5, кв. 20
Катя милая, я все как будто еще не уехал из Москвы и писать ничего не могу. Нюша, верно, передала тебе те маленькие новости, которые меня здесь встретили. Впрочем, эти малости угрожают превратиться в полное видоизменение моих ближайших планов, — и не угрожают, а, вернее, ласково обещают. Ведь я считал лишь своим долгом поехать в Сибирь этой весной, а никак не изысканным удовольствием. Теперь же, может быть, я и не поеду туда до осени. Меклер за противозаконное пропечатание в афише Морозова слова «шлиссельбуржец», а также за какой-то скандал, происшедший на лекции Петрова {117} , в котором неизвестно кто был виноват, он или полиция, присужден административно к аресту на 3 месяца. Просто стали делаться дела в Петербурге. Понемногу и на четвереньках будем приучаться ходить. Конечно, будут приняты меры; предприняты хлопоты. И сессия Государственной Думы не за горами. Пока что о Меклере собираются хлопотать два-три лица. Я не стал дожидаться и сегодня же, еще до его ареста, отправился к градоначальнику и беседовал с его помощником. Он был любезен со мной, но сказал, что ничего сделать нельзя, что постановление уже состоялось и только что состоялось, значит, именно сейчас никак не может быть отменено. Через несколько дней я предприму дальнейшие меры, так сказать, вопреки своим интересам, из чистого человеколюбия к Меклеру, к которому отнюдь не чувствую никаких нежных чувств и даже напротив. Но, думаю, что из всего этого не выйдет ничего путного. Полуустроенную поездку в Сибирь, лишь полуустроенную, я, конечно, не приму. Довольно мне. И если все останется так, я продлю свое пребывание в Москве и Питере до половины Великого Поста, может, и более, а потом отправлюсь в уже любезные мне города — Саратов, Самару, Казань, Харьков, Одессу и кончу Кавказом и Закавказьем, Самарканд, Бухара и прочие цветистости. В Сибирь же поеду лишь осенью.
Все это разъяснится более или менее в течение недели.
Милая, а как ты, как все вы? Отдыхаете от циклонов? Мушка писала мне, что в Брюсовском после меня и без меня фантастически тихо. Александре Алексеевне еще раз за все ее благие заботы, и за тонкое внимание, и за изысканную радость ежедневного, ежечасного умственного общения сердечное шлю спасибо. Чуть я прибыл в город Невы, уже чувствую большой пробел в возможностях и усладительной легкости совершать свою работу. Здесь не пойдешь так просто из своей комнаты в другую комнату, где книгохранилище и добрый, умный дух при нем.
Вчерашнее выступление с поэмой Руставели, точнее со своим расширенным словом о ней (параллель — Руставели, Данте, Петрарка, Микель-Анджело), было блестящим. Слушатели были совсем воспламенены. Но мне было грустно. Я устал от северян, мне хочется Юга. Завтра читаю «Лики женщины». Все билеты уж несколько дней, как расхватаны. Этому выступлению, над довершением которого я работаю в данную минуту и завтра допишу (женщина в великих религиях, русская крестьянка и еще нечто), суждено быть таким же захватывающим, как «Поэзия-Волшебство».