Воспоминания
Шрифт:
За нашими манерами мать очень строго следила: «Как стоишь, подбери губы», «не таращить глаза», «не маши руками», «что согнулась в три погибели», «не топай, как лошадь». Эти окрики выпадали обыкновенно больше всего на мою долю.
Всех нас мать считала некрасивыми и всегда подчеркивала наши недостатки, когда кто-нибудь из посторонних хвалил нашу внешность. Кокетство считалось пороком, совершенно недопустимым в порядочной девушке, и беспощадно преследовалось в нас нашей матерью. Скромность была первой добродетелью и украшением молодой девицы.
С мужчинами, хотя бы близкими родственниками, даже с родными братьями, мы должны были держаться на известном расстоянии, нам не позволялось никакой фамильярности или интимности
Вообще моя мать была очень взыскательна к нашей манере выражаться. Однажды, еще подростком, я провинилась — меня выгнали из-за стола за то, что я сказала в многочисленном обществе: «От этого ужаса на стену полезешь». Я так и не поняла, почему меня наказали и отчего мать за меня «со стыда сгорела». В другой раз провинился, к нашей радости, один молодой профессор, потому что в нашем присутствии, барышень, за столом распространялся о том, как после купания он растирал полотенцем тело докрасна.
Эта придирчивость матери породила в нас робость и конфузливость — мы боялись не так сделать, не так сказать, — с которыми я усиленно боролась и, должна сказать, довольно безуспешно.
После поездки на Кавказ, составившей эру в нашем существовании, я стала много увереннее в себе, не так принимала к сердцу замечания матери, не так верила в ее суждения, как раньше. Затем я стала заботиться о своей внешности, уделяла много времени своему туалету. Я шила теперь платья по своей фантазии, не руководясь модой, искала покрой платья на картинах старых мастеров: сочетание красок у Рафаэля (синего с красным), выреза воротника у Луини… Я, первая в нашей семье, перестала носить турнюры и обручи в юбках и произвела немалый скандал, появившись без этих украшений в знакомом доме.
Я увлекалась составлением туалетов не только для себя, но и для сестер, Нины Васильевны и других своих подруг.
Мать не одобряла моего вкуса. «Катя одевается как актриса», — говорила она. Но я не искала одобрения матери и эмансипировалась все больше и больше, и не только в области костюмов.
И я теперь совсем не боялась остаться старой девой, хотя годы шли. Мне уже исполнилось двадцать два. Маша была еще старше меня. Кругом родные удивлялись. «Что же дочек замуж не выдаете?» — спрашивали постоянно мать разные тетушки и кумушки. «Подходящих женихов не находится», — шутя отвечала мать. Но мы с сестрой понимали, что она озабочена тем, что мы засиживаемся. На всякого молодого человека, попадающего к нам в дом, мать смотрела как на подходящего или неподходящего для нас жениха. Она, как я уже говорила, была против дворян, которые, по ее мнению, женятся на девушках купеческого рода лишь из корысти, из-за их приданого. Для нас мать желала в мужья человека из солидной купеческой семьи, работающего в деле отца или имеющего свое торговое дело.
Наши тетушки держались того же мнения и сватали нам разных молодых людей из богатых купеческих домов: Морозовых, Щукиных, Прохоровых… «У него дом с колоннами на Пречистенке», — говорила о последнем, захлебываясь от восторга, приживалка бабушки.
Маша страшно возмущалась таким сватовством. Она говорила, что уважающий себя человек не будет искать себе жену через сваху, что это делают только «сиволапые мужики». Она отказывалась ехать в театр, где должны были быть смотрины. А меня это только забавляло: мы сидим в Большом театре в ложе бенуара. Я в бинокль ищу претендентов и нахожу их в первых рядах партера, двух молодых людей
На другой день мы узнаем от тетушки, что мы понравились, особенно Маша (Маша нравилась всегда больше меня).
Через несколько дней молодой человек делает нам визит. Его привозит к нам один из наших дядей. Они сидят в гостиной. Маша к ним не выходит. «Пусть, — говорит она, — в другой лавочке ищет себе подходящий товар».
«Мамаша сердится», — прибегает сказать нам брат. Я иду в гостиную и держу себя скромно и с достоинством, как подобает девицам из хорошего дома. Меня душит смех. Молодой человек, красивый (это я уже рассмотрела в театре), модно одетый, с глупым лицом, сидит на кончике стула, держа в руках шляпу, не сводит глаз с дяди и отвечает робко на вопросы матери: «Как здоровье вашей матушки?» «Как ваш батюшка?»… «Вы были на днях в театре, как вам понравилась опера?» — вставлю я вопрос в первую паузу. «Опера очень хороша-с. А вам как она понравилась?» — «Совсем не понравилась. Я вообще не люблю оперы». — «Как же так, а музыка-с?» — «Музыка мне тоже не понравилась». Мать недовольно хмурит брови, сама еле удерживая улыбку.
«Ну как дом с колоннами?» — спрашивает Маша. «Провалился», — отвечаю я. Молодой человек не появляется больше на нашем горизонте. Маша успокаивается до следующего предложения. Тетки хотят привести к нам уже не купеческого сына, а дворянина, помещика. Этот немолодой человек хочет жениться на образованной девице, играющей на рояле и говорящей по-французски. «А приданым купеческой девицы он не интересуется?» — спрашиваю я. «Что ты, что ты, очень даже интересуется». Маша возмущенно заявляет, что не выйдет к нему, если тетка его привезет. «А ты, Катя?» Я совершенно серьезно отвечаю, что непременно выйду, покажусь ему и на него посмотрю. «Вот Катя моложе тебя, а куда умнее. Ну что от тебя убудет, если ты поговоришь с солидным человеком? А может быть, и судьба тебе выйдет…» «Солидный человек» вскоре приехал к нам с визитом днем, во фраке. В манжетах, которые он все вытягивал, блестели поддельные брильянты запонок. Я уговорила Машу выйти в гостиную, чтобы не обижать благодушную тетку.
Визит второго претендента был еще комичнее первого. Пожилой, красивый, он глупо важничал, всем своим видом показывая, что мы должны быть осчастливлены его высоким посещением. Он развалился на кресле в гостиной и разглагольствовал, рассматривая нашу обстановку и нас, почти не слушая реплик, которые мать из вежливости вставляла в его монолог. Мы с Машей уселись подальше от него и стали вполголоса разговаривать между собой. Тогда он прервал свои высокопарные фразы о том, как он любит музыку, как ее недостает ему в деревне, и спросил, обращаясь к нам: «Кто из барышень лучше играет на рояле?» Маша резко ответила, что мы обе плохо играем и не любим музыку. Он, видимо, был разочарован. Мать пригласила его к нам на завтра на вечеринку потанцевать под фортепьяно. Он согласился, снизошел.
Приехал к нам на вечер в пиджаке и сконфузился, увидев наших кавалеров во фраках и мундирах. Мы представляли шарады на французском языке. Потом Маша играла танцы. Мы танцевали. Никто не обращал на него внимания. Он удалился в кабинет, где хотел принять участие в общем разговоре о новом институте земских начальников {49} , только что введенном. Он защищал и хвалил его. Но наши гости на него так резко напали и высмеяли, что он вскоре удалился, не дождавшись ужина. На другой день он приехал благодарить «за приятно проведенный вечер» и проститься, он уезжал к себе в деревню.