Воспоминания
Шрифт:
Бальмонт писал матери: «9 декабря 1896 г., Париж. Сегодня нам опять писал наш приятель кн. Аргутинский из Оксфорда. Выписываю несколько строк из его письма к Кате: „Всякий раз как я встречаюсь со стариком Морфилем, он меня спрашивает: „А что Бальмонт? Я надеюсь, он приедет? О, мы ему устроим чествование“. Сегодня я у него был, и он, между прочим, показал мне свой экземпляр Эд. По в переводе К. Д. И тут же он декламировал английские стихи По и сравнивал с переводом К. Д., которым очень восторгался (в особенности „К Елене“)“.
Так как ты, мама, огорчаешься, что меня бранят в „Сев. вестнике“, вот тебе некоторый contre-poids [125] .
Бальмонт охотно согласился ехать в Англию. Он был счастлив поехать на родину его обожаемых английских поэтов. Он тут же, в Париже, начал готовиться к этим лекциям. История русской лирики от Пушкина до наших дней, до символистов. Четыре лекции. Они состояли, главным образом, из стихотворных текстов поэтов.
125
Противовес (фр.).
Бальмонт написал лекции по-русски и перевел их вместе со мной на французский язык. Он решил читать их по-французски, это ему посоветовали люди, хорошо знающие английские нравы: нельзя читать в Англии по-английски, если не знать английский язык в совершенстве. Англичане беспощадны к тем, кто хоть немного коверкает их язык. Были случаи, когда слушатели громко высмеивали лектора-иностранца, делавшего ошибки, и срывали его лекцию.
Один наш знакомый, французский писатель Понсервэ, согласился поправить наш перевод. Он вернул нам его с немногими пустяшными замечаниями и с кучей комплиментов. Особенно он хвалил стихотворные переводы, которые сделал Бальмонт, стихов Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Фета и других.
Лекции состоялись в Оксфорде в мае — июне, в самый разгар весеннего сезона, когда английская публика съезжается на выпускные экзамены колледжей, сопровождаемые торжественными празднествами, спектаклями, балами и состязаниями всякого рода: футбольными и другими. Но главные состязания — лодочные. Они происходят на широком водном пространстве, на слиянии двух рек: Темзы и Оксфорда. Ко времени празднества по Темзе прибывают пароходы, их много, должно быть, восемнадцать, по числу колледжей. Флотилия эта выстраивается в ряд у берега одного из самых обширных и величественных парков Оксфорда. Из этого парка к воде спускается знаменитая «Аллея гигантов», аллея старых огромных вязов. Каждый колледж располагает своим пароходом, над ним развевается красивое знамя колледжа. Студенты украшают свой пароход по своему вкусу и желанию, приглашают на него свои семьи, друзей, знакомых, съезжающихся со всех концов Англии.
Вы с утра можете приходить в гости на эти пароходы к знакомым студентам и профессорам. На каждом пароходе до поздней ночи открыт буфет с закусками, фруктами, сластями, винами и другими напитками: шоколадом, кофе, лимонадами.
Вечером на палубах зажигают разноцветные фонари, там устраивают концертные отделения, танцы для молодежи. Эти ярко освещенные пароходы, с которых пускают фейерверки, очень красивы на темной глади воды.
Нам с Бальмонтом эти празднества на пароходах напомнили испанские «феерии» на Святой неделе.
Мы видели подобные увеселения в Севилье. Там тоже ежегодно весной устраивается знаменитая ярмарка вблизи города, среди апельсиновых и лимонных рощ, цветущих в это время и своим одуряюще сладким благоуханием
Все это на виду гуляющей публики, как на открытой сцене. Толпа народа движется между этими павильонами, останавливается перед каждым из них, смотрит, где что делается. Одобряет пение, танцы, аплодирует. Если кто из толпы хочет пропеть или протанцевать — его приглашают к себе показать свое искусство.
Нигде в мире, говорил Бальмонт, он не видал такого неподдельного веселья, такой непосредственной, детской радости, как в Испании. Там все веселятся вместе, поют, танцуют, общаются без различия классов. Нет ни богатых, ни бедных, ни своих, ни чужих. Нас с Бальмонтом поразило это в первый раз, когда мы были в Мадриде.
Мы возвращались с корриды. Толпа в несколько десятков тысяч человек двинулась из здания по улицам сплошной массой, ни одного экипажа не было, все шли пешком, возбужденные и взволнованные только что виденным зрелищем, говорили друг с другом, все обсуждали его между собой, знакомые и незнакомые. Нам, иностранцам, они охотно объясняли непонятные для нас тонкости представления, причины удачного или неудачного удара, особенный характер таких-то быков из таких-то мест и, конечно, всю подноготную тореров, большинство которых они знали лично. На больших празднествах, таких, как коррида или ярмарка, испанцы сливаются в однородную массу, одушевленную одним чувством, чего никак нельзя сказать об англичанах, среди которых вы всегда ощущаете классовую рознь.
Среди всех разнообразных зрелищ в Оксфорде были два очень интересных для нас.
Торжественное заседание в честь всех студентов, окончивших курс в этом году в оксфордских университетах. Оно происходило в очень пышной обстановке. В огромном круглом зале, на возвышении, в высоких креслах, сидели профессора и их ассистенты в белых париках с длинными локонами (как мы привыкли видеть на портретах Мольера и других портретах семнадцатого века), облаченные в черные длинные мантии. У некоторых рукава мантий свисали до пола. Эти лица были самые заслуженные. У студентов первого курса рукава коротенькие, только немного спускающиеся с плеч.
Профессора обращались к окончившим курс студентам с приветственными речами на латинском языке. Те отвечали на том же языке. Но что это была за латынь! Сначала мы с Бальмонтом не поняли, на каком языке они говорили. Они произносили латинские слова с английским выговором, делая английские ударения. Сначала Бальмонт смеялся, потом рассердился на такое бесцеремонное обращение с чудным певучим языком. Мы ушли, не дослушав их длинных речей. Я не упустила случая попрекнуть Бальмонта: «Вот твои любимые англичане спокойно коверкают такой язык, а от иностранцев требуют, чтобы они английский знали в совершенстве».