Воспоминания

Стил Даниэла

В последующие месяцы бывали дни, когда она действительно задавалась вопросом, выживут ли они. Месяцы, когда она едва-едва наскребала денег, чтобы заплатить за квартиру, когда скапливалось множество просроченных счетов, когда им приходилось есть ореховое масло и хлеб с вареньем или же одни яйца. Никогда прежде не доводилось ей испытывать подобной бедности. Во время войны монахини обеспечивали ее безопасность, даже в римском дворце и она, и Марчелла не имели проблем с продуктами. Но теперь не к кому было обратиться, не было никого, кто мог бы помочь ей, никого, кто мог бы дать взаймы, когда оставалось всего два доллара. Снова и снова вспоминала она о документе, который подписала для Маргарет Фуллертон. Если бы ее не вынудили подписать эту проклятую бумагу, то теперь ей и Ванессе было

бы, по крайней мере, что есть. У Ванессы были бы красивые платья и не одна повидавшая виды пара маленьких туфелек. Однажды, поддавшись отчаянию, Сирина едва не обратилась к ним за помощью, но не смогла. В самой глубине своего сердца она знала, что из этого ничего не выйдет. Маргарет Фуллертон настолько ненавидела ее, что ничто не переменило бы ее отношения. Эта ненависть простиралась так широко и глубоко, что даже захватывала Ванессу, ее единственную внучку. Маргарет и гроша бы ломаного не дала, пусть даже они погибали бы от голода. Сирина подозревала, что именно этого и хотелось свекрови.

Лишь радость встречи и общения с Ванессой после рабочего дня заставляла ее бороться со всеми трудностями. И только письма, приходившие от Тэдди, согревали сердце. Деньги, которые она зарабатывала в магазине, позволяли им держаться на плаву. Случались дни, когда казалось, что она свалится от усталости, когда хотелось кричать от отчаяния. Но день за днем, шесть раз в неделю, она отправлялась в город работать, разгуливала по этажам магазина в самых последних творениях модельеров, раздавая образчики парфюмерной продукции, или же стояла у входной двери в сногсшибательном меховом пальто. Выступала в показах мод, когда они случались в магазине.

Лишь на второй год работы Сирина получила повышение, ее взяли для работы в салоне мод. Теперь она демонстрировала одежду для избранных посетителей и участвовала в больших показах. Она показывала лишь самые изысканные платья лучших модельеров Нью-Йорка или Парижа. Она быстро усваивала тайны своей новой профессии: как укладывать волосы на дюжину различных чарующих фасонов, как в совершенстве пользоваться косметикой, как двигаться, как улыбаться, как показать одежду, создавая неповторимый образ. И если раньше она была красивой, то теперь, овладев в совершенстве новым мастерством, она выглядела так, как никогда прежде. О ней много говорили в магазине, люди останавливались, чтобы просто посмотреть на нее. Женщины-покупательницы глядели на нее с завистью и восхищением, словно она сама являлась произведением искусства. Их мужья не сводили глаз с Сирины, сраженные наповал ее красотой, и прошло совсем немного времени, как ее заметило рекламное агентство магазина. Каждую неделю в газетах появлялись ее фотографии, и к концу второго года работы ее начали узнавать на улице. Мужчины часто приглашали ее в рестораны. Ее приглашали на званые вечера и торжества относительно незнакомые люди, но для всех ответ неизменно оставался один. Она отвергала все предложения без всяких исключений. Ей хотелось только одного – вернуться скорее домой к Ванессе, поиграть с маленькой золотоволосой девчушкой, которая так сильно походила на Брэда, петь с ней глупые песенки, подыгрывая на стареньком пианино, которое Сирина купила на аукционе, читать книжки, вместе с ней мечтать. Как-то раз Сирина сказала Ванессе, что та станет красивой известной дамой.

– Как ты, мамочка?

Сирина улыбнулась:

– Нет, гораздо красивее меня, глупышка. Все будут останавливаться и смотреть на тебя на улице. Ты станешь удачливой и счастливой.

Сирина порой замирала, уставившись в пространство невидящим взглядом: она вспоминала о своих собственных мечтах. Этого ли она хотела? Чтобы на нее смотрели? Иметь успех? Для нее работа моделью была единственной возможностью выжить, но это была какая-то странная жизнь – зарабатывать своим внешним видом. Часто она чувствовала себя глупой и никчемной, как манекен, каковым она, в сущности, и являлась. Но это не имело никакого значения – она не могла позволить себе сомневаться. Ей требовалось выжить.

Жизнь протекала на удивление пусто. У нее был ребенок, работа и их квартирка. И ничего кроме. Ни мужчины, ни друзей. Ей не с кем было поговорить, не к кому

обратиться. Казалось, что теперь в ее жизни не осталось места ни для кого, кроме ее ребенка. А по ночам она, бывало, сидела и читала или писала письма Тэдди. Проходили недели, прежде чем они достигали его в отдаленных портах Кореи. Теперь он уже стал почти ветераном и писал ей длинные письма, в которых высказывал свои мысли о войне. Она казалась ему совершенно бессмысленной бойней, войной, в которой Америке не выиграть. Он мечтал вернуться домой или же перебраться в Японию. Бывали времена, когда Сирина по несколько раз перечитывала его письма, вспоминая его лицо в день их первой встречи… то, как он выглядел во фраке на свадьбе Грега… в день, когда он принял Ванессу… в момент окончания Стенфорда. Теперь довольно часто она путала лицо Тэдди с лицом мужа. Получалось так, словно за последние два с половиной года они перепутались в ее голове.

На третье Рождество, встреченное ими в одиночестве, Сирина и Ванесса отправились в церковь и помолились за него. Так они поступали каждое воскресенье. В ту ночь Сирина лежала в постели и плакала. Ей было не по себе от одиночества и усталости, от прожитых в одиночестве лет, от бесконечных часов работы в магазине. Не было никого, кто поделился бы с ней силой. Неделю за неделей она с нетерпением ждала писем от Тэдди. Именно они помогали ей жить. Именно в письмах к нему Сирина находила отдушину, она изливала в них душу. В каком-то смысле это был единственный контакт с мужчиной.

На работе она почти ни с кем не разговаривала. Просочился слух, будто до замужества она была итальянской принцессой. Все почему-то решили, что она заносчива и высокомерна, но тем не менее, отдавали дань ее красоте. Никто из сотрудников магазина не пытался завязать с ней дружеские отношения. Никто и не догадывался, какой одинокой она оставалась за холодным фасадом принцессы. Только Тэдди, читая ее письма, знал о боли и одиночестве, о воспоминаниях о муже, которые со всей очевидностью сквозили между строк в ее письмах.

«Удивительно, – писала она ему после рождественских праздников, – как все они не понимают меня. Мне кажется, они считают меня холодной и кичливой, и я их не разубеждаю. Так легче и, возможно, спокойнее, чем позволять кому-либо знать, как горит и ноет все внутри».

Она все еще скучала по Брэду, но теперь к этому прибавилось нечто большее. Ей не хватало кого-то рядом, человека, с которым можно было бы поговорить, поделиться переживаниями, посмеяться, сходить погулять. Ей было не по себе от мысли, что с кем-то можно заниматься тем же, чем она занималась с Брэдом, даже если этот кто-то – Тэдди. При мыслях о мужчинах ей делалось еще тоскливее и грустнее, они напоминали ей, как она одинока.

«Временами мне кажется, что так будет вечно. Я всегда буду одна, здесь, с Ванессой, вечер за вечером, год за годом, в этой квартире, работать в этом же магазине, и никто никогда не вспомнит обо мне. Иногда меня это пугает, Тэдди. Складывается так, будто ты остался единственным, кто по-настоящему знает меня».

Конечно же, оставалась еще Марчелла, но прошли уже годы с тех пор, как она в последний раз виделась с ней, Марчелла стала теперь частью ее прошлой жизни. Письма, которые за нее писали, были сумбурными и нескладными и не удовлетворяли Сирину. В сущности, оставался один лишь Тэдди, находившийся за тысячи миль, в Корее. Только в последние несколько месяцев этой войны они оба начали понимать, что с ними происходило. После двух с половиной лет переписки, обнажая друг перед другом душу, поддерживая один другого через тысячемильные расстояния, Сирина наконец-то поняла, почему за эти три года у нее так и не появился мужчина. Она ждала его, Тэдди.

В то утро, когда объявили об окончании войны, Сирина была в магазине, в вечернем костюме из черного бархата, с накрахмаленным жестким воротничком. Она стояла посреди модельного павильона, и слезы струились по ее щекам.

Продавщица смеялась, глядя на нее, другие возбужденно переговаривались между собой. Война в Корее закончилась! Сирине хотелось закричать от радости.

– Он возвращается домой, – прошептала она. – Он возвращается домой!

– Твой муж? – поинтересовалась продавщица.