Воспоминания
Шрифт:
Как чудесно, почти неправдоподобно представить себе жизнь в парижских умственных кругах и хождение по этим улицам, для меня не более доступным, чем любая звезда!
Но не думайте, что я создаю себе иллюзии относительно вашей жизни или что ропщу на свою. И от той и от другой в каждый миг начинается «путь» и одинаково труден и богат он. Только уж очень здесь в глухом углу чувствуешь свою закрепощенность всяческую. Постоянное безденежье не дает мне двинуться, поехать на время в Москву, что мне очень, очень нужно.
Лев Исаакович, хочу Вас попросить как человека чуточку менее
У Жуковских есть некоторые надежды на переезд в будущем году в Москву, но смутные, так как там сокращения. В Симферополе же живут они очень скудно. Мальчики хорошие и умные растут. Я не ужасаюсь, как другие, будущим русских детей, т. к. думаю, что внешние системы воспитания могут иметь неожиданные результаты.
Привет всем Вашим, а также Ал. Мих. и С. П. {Алексей Михайлович и Серафима Павловна Ремизовы}. Что делает и пишет он? Где Вар. Гр. и что с нею?
Не будьте таким же как я и напишите скоро, хоть открыточку. Любящей мыслью всегда с Вами.
Евгения Герцык
Дорогой Лев Исаакович!
Опять я промолчала целые месяцы в ответ на Ваше такое скорое письмо. Долго не могла собраться в Москву, а приехав сюда провела недели три в непрерывной и разнообразной суете. Теперь я в глухом уголке московской губернии, в лесничестве, где служит брат. Красота места – высокий лесной берег над извилистой речкой и синеющие дали – и все это такое русское – глубоко волнуют меня.
Обсуждали с братом трудную судьбу нашей семьи и возможно, что окончательно остановимся на переезде нашем сюда, несмотря на скудное жалование его. Условия жизни здесь, вблизи Москвы, в смысле настроений, ненапряженности отношений, несравнимо лучше чем где бы то ни было.
Вопрос о переезде Жуковских в Москву тоже на очереди и самое главное – квартира им – устраивается хотя и на окраинах. Смерть М. О. {Гершензона.}, так незадолго до моего приезда, собою окрасила все эти дни в Москве. Потому ли, что так внезапно ушел он из жизни, его портрет в гробу живее других его портретов, а в комнате его так, как будто он только что ушел.
Не угасание, не ущерб – такая смерть, а прилив жизни, и мысли и любви, внезапно оборвавшихся… На письменном столе его я каждый раз заставала лежащей кошечку, к которой – странно – он, никогда не любивший зверей, нежно привязался в этом году и возвращаясь прежде всего о ней спрашивал. И, по словам М. Б. {Марья Борисовна, жена М. О. Гершензона.}, она тоже по кошачьему тосковала о нем целый месяц и не находила себе места. В его комнате – как и вообще часто в последнее
Я прочла Вашу книгу о Паскале. Мне очень нравится. Почему-то ближе всего она к первой Вашей, которую я прочла – о Толстом. Точно меньше искусства и умственных ухищрений в ней, чем во всех предыдущих. Конечно я верю, что знаю другой Рим чем тот, о котором Вы говорите, и живу этим знанием, но это не так уж разъединяет людей. Очень хочется ещё что-нибудь из Ваших странствий по душам. Перечитываю здесь разные, вышедшие за эти годы, книги старых друзей. С литературной же Москвой совсем ещё не встречалась. Мои же личные друзья, которых вижу, все без исключения переживают что-нибудь тяжелое – утраты, болезни и др. В смысле материальном живется сейчас всем хуже, чем год назад.
Я ещё не благодарила Вас за обещание прислать денег мне и Жуковским – каждая копейка теперь так ценна – и вдвойне дорого то, что это приходит от настоящих друзей. Когда увидите Бердяевых скажите им, что напишу им на днях.
Пробуду в Москве ещё месяц или немного более. Если бы захотели мне написать, то адрес мой: Арбат, 55/32 кв. 12 или через М. Б.
Здесь в лесу – душистая ранняя весна: почки у тополей набухают. А у Вас верно уже цветут каштаны. Куда уедете Вы летом и как здоровье Ваше, дорогой друг и уже навеки недостижимый.
Привет сердечный Вашим и всем кого знала.
С Любовью Евг. Г.
Дорогой друг Лев Исаакович!
Я молчала так долго, потому что мне было слишком трудно преодолеть тупое оцепенение, сковавшее меня после первых, таких озаренных дней и даже месяцев. Тогда двери как будто приотворились – а потом захлопнулись наглухо. Это очень тяжело перенести. Столько было передумано за это время, о чем хотелось бы говорить с Вами, но в письме это не пишется. Но знайте, дорогой друг, что Ваши слова… такие понимающие её, были мне радостны как мало что за это время.
Осень я провела в Симферополе в опустевшем Адином доме и там особенно тяжела была мне моя омертвелость, потому что сознавала как в каждый миг реально нужно моё активное участие в жизни мальчиков, в их учении, в их вопросах. А я еле жила рядом с ними.
Димитрий Евгеньевич, насколько может, хорошо и мужественно выполняет трудную свою задачу. Сейчас идет у него переписка с Москвой, где ему предлагают лучше оплачиваемую работу (тоже научную – а он действительно полюбил свою биологию!). И желаю ему этого, так как здесь уже очень трудно материально, и боюсь расстояния, которое вырастет между ними и моей здешней семьей, которую пока оставить я тоже не могу. Вообще трудно разрешить все сложности нашей жизни!