Воспоминания
Шрифт:
Продолжения не будет. Его никогда не бывает для жизни, спасенной так внезапно. Она просто идет дальше. Я очень благодарен одному молодому исполнителю, который живет в доме напротив; все эти месяцы он репетировал программу своего первого сольного фортепианного концерта, который состоял всецело из произведений Баха. Он очень мне помог! Мне казалось, будто я в Нью-Йорке.
Великий князь Александр Михайлович
Приморские Альпы Январь 1933 г.
Глава I
Воскрешение Лазаря
Мы способны страдать лишь постольку и тогда, поскольку и когда собираемся удариться головой о стену.
Это таинственное средство самосохранения начало действовать на меня бледно-голубым январским днем 1919 года, когда, стоя у окна Парижского экспресса на станции Таранто и пытаясь перекричать резкие голоса носильщиков-итальянцев, я прощался с офицерами корабля королевских ВМС «Форсайт», на котором меня вывезли из охваченной революцией России.
– Жаль, что нельзя доставить вас прямо в пальмовый дворик парижского «Ритца», – смеясь, заметил капитан.
– И мне жаль, – с чувством ответил я, а про себя добавил: «Хвала небесам…»
Как ни был я признателен английским морякам за трогательное внимание и огромную доброту, все четыре дня, проведенные на борту корабля, я ни на миг не мог подавить ужасное ощущение острого унижения, вызванного тем, что англичанам пришлось спасать от русских внука императора Николая I. Я, как мог, старался избавиться от горьких мыслей. Я отчаянно притворялся веселым и делал вид, будто меня интересуют их рассказы о Ютландском сражении и о четырехлетней блокаде Германии, но язвительный внутренний голос не переставал резко шептать мне на ухо.
«Старый дурак, неисправимый мечтатель! – снова и снова повторял он. – Думаешь, что бежал от прошлого, но вот оно, смотрит на тебя из каждого угла и каждого закутка… Видишь этих британцев? Какие они бравые! И какой красивый у них корабль! Неужели двадцать четыре года на службе в российском военно-морском флоте прошли зря? Раньше ты внушал себе, что сумеешь превзойти и перемудрить британцев, и вот, пожалуйста… Беженец, который полагается на гостеприимство своего царствующего британского кузена! Подчиненные этого кузена спасли тебя от ярости собственных моряков, ты пьешь за здоровье его величества короля Великобритании, в то время как твоего императора расстреляли, твои братья каждую ночь ждут решения своей участи, а твой флот покоится на дне Черного моря! Нечего сказать, великим ты оказался адмиралом…»
За едой, когда я находился в обществе капитана, я всячески старался не смотреть на портрет Георга V, висевший на стене прямо напротив моего места за столом. Разительное сходство британского монарха и покойного царя на борту «Форсайта» стало совершенно невыносимым. Портрет навевал страшные воспоминания; я прекрасно помнил слова Ники, который часто шутил, что, если он наденет визитку и цилиндр и рука об руку с кузеном Джорджи выйдет на королевскую трибуну на Эпсомском дерби, он не сомневается: многие посетители дерби будут делать ставки на них – «кто есть кто».
По ночам я лежал без сна в своей каюте, сжав кулаки и не сводя взгляда с иллюминатора. Мне казалось, нет смысла затягивать мучения. Прыжок за борт положит моим страданиям конец. Конечно, я обязан был думать и о семерых своих детях, но я боялся, что потерпел неудачу не только как адмирал и государственный деятель, но и как отец. Я без колебаний оставил их в России – разве не служит это лучшим доказательством уверенности в том, что о них позаботятся и вырастят без моей помощи? У меня не осталось денег, которые я мог бы им дать; учиться у меня им было нечему. В отличие от их матери и бабушки, которые продолжали верить в безупречность мира Романовых, я понимал, что вся наша правда была ложью, а вся наша мудрость – одним колоссальным скоплением невнятных иллюзий и застарелых банальностей. Я не мог подать сыновьям пример в следовании официальной религии, потому что официальная религия за четыре года до того признала себя
И вот я, пятидесятитрехлетний мужчина, без денег, профессии, родины, дома и даже адреса, размышлял о прошлом, боялся уснуть, чтобы мне не приснились те, кого уже нет, и из ночи в ночь откладывал самоубийство из какого-то старомодного стеснения: я боялся «неприятно ославить» дружелюбного капитана «Форсайта».
За время нашей двадцатичетырехчасовой стоянки в Константинополе я не только не отвлекся и не отдохнул, как надеялся, но едва не сошел с ума. Я собирался провести весь день в целительном одиночестве мечети Айя-София, но представитель Верховного командования Великобритании, который поднялся на борт, когда мы вошли в залив Золотой Рог, передал мне послание от графини Брасовой, морганатической супруги моего покойного шурина, великого князя Михаила Александровича. Так как не получала вестей от мужа последние восемь месяцев – большевики расстреляли его в июне 1918 года, – она отказывалась верить сообщениям Советов о его смерти и думала, что я привез ей письмо от ее дорогого Миши.
– Ваше императорское высочество, – сказал британец, – найдет ее в отеле «Токатлиан» в Ферапии. Когда вы туда придете, она просит не называть свое имя дежурному администратору, а оставаться на веранде, которая выходит на море. Она увидит вас из окна своих апартаментов.
– Зачем эти игры? Словно страница из детективного романа. Кого она боится?
– Большевиков, – словно извиняясь, ответил мой собеседник, очевидно жалевший бедную графиню.
– Большевиков? Здесь, в Константинополе?
– По правде говоря, ваше императорское высочество, графиня боится, что агенты Советов могут попытаться похитить ее сына и что, зная о вашем ожидаемом приезде, они могут воспользоваться вашим именем, чтобы проникнуть к ним.
Должен признать, мне очень не хотелось сходить на берег. Я заранее знал, что встречу еще одну жертву почти неизлечимой болезни, которую я называю «большевикофобией». Она превращает многих во всех прочих отношениях разумных людей в маньяков, которые во всем, что происходит в мире, видят «длинную руку Советов». Кроме того, что я мог сказать несчастной женщине? У меня не было для нее писем, и с моей стороны было бы слишком жестоко разбивать ее мечты о том, что она еще увидится с мужем. За прошедшие полгода я исчерпал запасы логики и терпения, разговаривая с женой, свояченицей и тещей, которые со всем пылом преданности настаивали на том, что их брат и сын Ники «спасен Всевышним» из рук большевистских палачей в Сибири. Мне не нужно было беседовать с Брасовой, чтобы предсказать: никакие улики, никакие доказательства и никакие показания свидетелей не перевесят слепую веру и жажду чуда в сознании любящей женщины. Если я буду настаивать, чтобы она прекратила бессмысленное ожидание и обратила свою привязанность исключительно на маленького сына, она может подумать, что я, будучи Романовым, по-прежнему неодобрительно отношусь к женитьбе брата царя на дважды разведенной дочери московского адвоката.
– Ваше императорское высочество, позвольте спросить, увидитесь вы с графиней Брасовой или нет? – спросил меня наконец британец, явно прочитав мои мысли.
Я вздохнул, и мы отправились в Ферапию играть в прятки с воображаемыми большевиками.
После долгого ожидания – я сидел на веранде, выходящей на Мраморное море, и смотрел, как греческий грузовой корабль идет в сторону России, – я вдруг услышал тихий стук по стеклу. Обернувшись, я огляделся. Я был один, но стук продолжался. Он доносился откуда-то сверху. Я поднял голову и увидел руку за плотно задернутыми шторами в окне на втором этаже. Стук прекратился, и рука начала подавать сигналы всеми пятью растопыренными пальцами. Один…