Воспоминания

Григорьев Аполлон Александрович

— Да, вы этого не поймете, — вскричала девочка с истерическими рыданиями. — Зачем вы спасли меня, Званинцев?.. кто вас просил обо мне заботиться, — я знаю, что вам все известно, что все эти гнусные люди в вашей власти; но зачем, зачем вы встали над ними так высоко?… Званинцев, Званинцев, — продолжала она голосом умоляющей страсти, — пока вас не было, пока вы не стали ходить к нам, я была иногда счастлива и могла бы быть верной женой… я было полюбила Севского… он был благороден, он был нежен и добр, он был ребенок, как я же, больше

меня…

— Чем же я помешал вам? — грустно спросил Званинцев.

— Чем?.. и вы еще спрашиваете… О! не притворяйтесь, бога ради, Иван Александрович, я вас слишком хорошо знаю… вы смеялись надо мною, смеялись над ним.

— Я хотел вам обоим добра.

— Довольны ли вы теперь! — быстро вскричала Лидия, поднимая на него глаза… — Я люблю вас.

— Лидия.

— Постойте, — перервала она его с усилием, — постойте… не говорите ничего… я вас знаю… вы уморили Воловскую… не возражайте, я это знаю… я этому верю… вы любить не можете, ваша любовь — смерть.

— И жизнь, Лидия, — улыбаясь, сказал Званинцев, отстегивая полог саней и внося на руках по лестнице девочку, которая в забытьи обвила своими руками его шею.

Он отпер дверь, потому что не имел никогда привычки, возвращаясь, поздно домой, будить своих людей. Он внес Лидию в свой кабинет и, тихо, бережно сложивши ее на турецкий диван, зажег лампу; ничто не изменяло неподвижному, беспечному спокойствию его физиономии, и лампа осветила перед Лидиею тот же прекрасный, величавый мужской образ. Она трепетала, как в лихорадке, бедная девочка, но глаза ее, облитые влагою, не могли оторваться от Званинцева.

Он взял маленький табурет и сел подле нее.

— Лидия, — начал он, гладя на своей руке ее маленькую руку, — вы сказали слово, которое должно решить навсегда вашу и мою участь. Слушайте же меня.

— Я вас слушаю, — шепнула она, тщетно силясь оторваться от него глазами.

— Воловская умерла, потому что она не могла жить, — сказал он твердо и грустно, — я ее любил, но и на нее даже смотрел я как на камень: выдержит обделку — хорошо, не выдержит — что делать!

Лидия провела рукою по лбу.

— Во всем и везде я хочу правды, — продолжал Званинцев с невозмутимым спокойствием, — любовь и женщина — самые лучшие вещи на свете, — это мой единственный интерес, потому что другим мне нечем заняться… но я не хочу никогда, чтобы раскаивались в любви ко мне… Для этого — я говорю вещи прямо и сам не терплю полупризнаний, полупреданности.

Лидия с ужасом закрыла лицо руками, вырвавши с усилием свои пальцы из рук Званинцева.

— Не бойтесь, Лидия, — сказал Званинцев улыбаясь, — не бойтесь, вы в безопасности до тех пор, пока сами не предались мне… Вы еще не в моей власти.

Лидия приподнялась и судорожно сжала руку Званинцева.

— Я вам сказал, — продолжал он, — что я отвезу вас к тетке!..

— Нет, нет, — сказала она с замирающим шепотом страсти, обвивая его шею и безумно-нежно

смотря ему в глаза… — Я погибла, я навсегда погибла… но я от вас не отстану, я от тебя не отстану, мой милый… слышишь ли ты это?

И она в беспамятстве упала в его объятия.

Званинцев взял флакон eau de Cologne [142] и опрыскал ей лицо освежающею влагою… она снова пришла в себя, и снова пробудившееся чувство стыда заставило ее склониться лицом к подушке дивана.

142

одеколона (франц.).

— Повторяю вам, что я не хочу увлечения, — сказал ей Званинцев, — свободно, разумно должна предаваться женщина, если она хочет только быть равной мужчине.

— Вы меня не любите, — глухо рыдала Лидия.

— Я могу любить только равное себе, дитя мое, — отвечал Званинцев. — Вы увлечены теперь, я вам явился романтическим героем-избавителем, а что, если бы я сказал вам, что все это — только заранее подготовленная сцена?..

— Все равно, — вскричала девочка, — я люблю вас.

— Что я по крайней мере предвидел вашу судьбу и свою роль.

— Я люблю вас.

— Что я был уверен в том, что вы меня будете любить, с первой нашей встречи.

— Званинцев!..

— Что я сказал себе: она должна быть моей рабою.

Лидия быстро вскочила с дивана и стала перед ним бледная, трепещущая.

— Что я знаюэто, — продолжал Званинцев с бесконечною нежностью.

— Он меня любит! — вскричала девушка, падая к его ногам и скрывая свою голову на груди Званинцева.

— Да, я тебя люблю, мой светлый ангел, — сказал он, страстно сжимая ее в объятиях… — Я тебя люблю, потому что я тебя создал, — продолжал он, сажая ее снова на диван и склоняясь головой к ее коленам… — Ты видишь, я у ног твоих, ты видишь, я твой раб, моя сестра, моя подруга… Лидия, Лидия, — говорил он, увлекаясь все более, — путь мой кончен, эта минута — вечность, эта гордость, которой я теперь полон — целый мир, необъятный мир блаженства: я могу наконец, не стыдясь самого себя, обливать слезами твои руки, твои ноги, дитя мое, могу предаваться всем безумствам страсти… Мой ангел, моя подруга — еще раз скажи мне, что…

— Что я отрекаюсь от всего, — сказала Лидия страстным шепотом, — что в твоей любви целое небо, что иного я не хочу…

— На жизнь и на смерть, — сказал Званинцев, взявши ее руку напечатлевая поцелуй на ее устах . . . . . . . . . .

Читатели мои ждут, вероятно, кровавой развязки, — но, по долгу повествователя, я обязан сказать им, что о дуэли и в помине не было. Севского убедила его матушка, что все это случилось к его счастию.

О Званинцеве и Лидии нет ни слуху ни духу. Они уехали из Петербурга.